Удар. Ещё один удар. Бог настолько шокирован, что отдёрнул голову и замер. Даже змеи не вернули его в нужное состояние.
Он только скосил взгляд вниз - разгневанный, пылающий пламенем тысячи миров, и от одного только взгляда иллюзия рассыпалась в пепел. Остался лишь только лес, луна и небо.
— Ты что себе позволяешь, тварь?
Он коснулся лица пальцами, будто проверяя. Следов не было, конечно же, но какой-то зверь посмел его коснуться? Его, воплощение Свободы?
— Много думаешь о себе, пёс.
Щелчок пальцами — и в мгновение ока волк оказывается растянут за руки порталами, подвешенный в воздухе. Поднялся слабый ветер, приносящий мурашки; и с ветром пришёл оскал — не то злобный, не то похотливый.
— Свобода — это рабство. Мне нравится эта фраза.
Бог был прекрасен. Его чёрные волосы разметались по искусанным покрасневшим плечам, белая ткань обрамляет торс и руки, а на лице невообразимое выражение — ярость, вожделение, любопытство. Летняя буря на побережье.
Неожиданно удлинившимся когтем он разрезает на казавшимся беспомощном волке джинсы, обнажая звериное сосредоточение. Проводит пальцем по всей длине; судя по выражению лица, он доволен. Свободной рукой он оглаживает звериное бедро и впивается в обнажённую ягодицу.
— Хочу опробовать.
Демиург проводит языком по члену и улыбается. Терпко, дико, немного отдаёт хвоёй. Он обнажат головку и пробует и её на вкус. Неплохо.
— Ты так хорош в своём распятом виде, — он убирает волосы набок и улыбается, смотрит снизу вверх, а глазах пляшут черти.

И снова пространственная магия приходит на помощь распалившемуся божеству, позволяя самому охотнику познать как наслаждение маленькой победой над высокомерностью восседающего над ним ублюдка, так и горечь поражения перед паранормальной властью. Отражение его желаний? Как бы не так.
- Что-то я не вижу, чтобы моё "отражение" столь же много мыслило обо мне. - Попытка огрызнуться, смешанная с рычанием, звучит подобно всё той же хлесткой пощёчине, когда гримаса негодования по-звериному присобирается у переносицы. Но на этом его сопротивление словно бы заканчивается - оно тлеет углями ярости где-то в глубине клокочущей от звериного рокота груди - Крах ждёт, когда далеко не вечное магическое творение даст слабину. Они могут играть в эту игру долго, но рано или поздно, а демиургу придётся тратить свою магию лишь для облегчения собственной участи. Ну а пока...
Освобождённая плоть с готовностью покинула свою темницу, заставляя самого Зверя тихо зарычать от бессилия перед своей собственной природой. Налившаяся от большого количества крови в вязи крупных вен на рельефном теле, она была не в состоянии прогнуться в своей каменной непоколебимости, но и тяжесть её величия оттягивала орган от низа живота, а потому фаллос беспокойно покачивался во власти участившегося биения сердца.
Касание пальца, скольжение языка - пусть сам хищник пребывал в напряженном молчании, скрывая глубину дыхания за плотно сжатыми клыками, но его естество не могло скрыть безумия его желания - настойчивое сопротивление давлению, словно мания броситься в обхват руки или в объятье губ, то и дело ощущались под лаской демиурга. Когда же тот пробует вкус Зверя, то его языка касаются солоноватые капельки смазки, что в попытке отыграться за плен своего бывшего владельца, сочно растекались во рту божества дразнящими нотками сильного вкуса.
- Я верну тебе эти слова, когда заставлю преклонить колени под весом моего тела... - На клыках появляется нагловатая полузвериная ухмылка, когда по всему телу заключённого проходят почти неуловимые метаморфозы - признаки его раздражения, потеря контроля над собой, что находит ответ лишь в неестественном желтоватом свечении глаз. Тело пленника порталов подается вперёд, проверяя прочность магических оков топорной, грубой силой, прогибаясь, напрягаясь каждым мускулом под шероховатой, шрамированной кожей, обнажая сталь плоти и ослабляя зажимы на когтистых руках.

— Что за музыка для моих ушей.
Лукавая улыбка спряталась за звериным членом; почти невинным, дразнящим взглядом он взглянул зверю в глаза. Ему нравилось, что зверь теперь по-настоящему теряет контроль. Он чувствовал эту дрожь перевозбуждения руками, губами, ртом и всем своим естеством.
Едва ли не нежно он обнял бёдра и зад зверя, что так удобно располагались прямо перед его лицом. Дыханием объял член и снова взглянул снизу вверх. Медленно, словно дразнясь, он вобрал член ртом; так мучительно и тягуче, что и сам подрагивал вслед за зверем. Влажный и горячий рот был мягок, словно у женщины; рука, помогавшая ему, была нежнее материнской руки - хотя вряд ли чьи-то материнские руки касались членов вот так.
Бог не сосал — он же не какая-то сосалка из цирконских трущоб. Он ласкал и дразнил зверя, то мягко вбирая член почти полностью, то облизывая головку. Он смочил большой палец собственной слюной и оглаживал им головку, едва-едва надавливая на уздечку. Ему и самому хотелось бы, чтобы кто-то оказался внизу и занялся им самим, но увы; с собой тоже пришлось справиться самостоятельно. Свободной левой рукой он начал и себя ласкать, вторя ласканию зверя.
Он не хотел, чтобы зверь слишком быстро кончал, а потому совершенно не торопился. Он только дразнился, то набирая темп и плотно обхватывая член губами, то вдруг, как только дрожь зверя намекала о скором окончании, прерывался, сильно перехватывая член ладонью и награждая бедро зверя тяжёлым укусом для отрезвления. Он наслаждался этим кусочком тела, оставляя всё остальное на потом.
— Твой бог щедро одаряет тебя, а ты всё ещё не признаёшь меня своим богом, — усмехнулся он, нарисовав языком на головке символ бесконечности.

Ловкость божества то и дело приносит влагу в и без того сочные ласки, привнося даже в столь аккуратную игру немного "грязи". И там, где ранее его член сочился лишь редкими каплями елейной смазки, в преддверии оргазма плоть Зверя отвердевала настолько, что из сдавленного в мясистом теле канала она выдавливалась нестройным маленьким потоком. Мучительная, длительная игра, ведь, привычный к грубому, несколько беспощадному сексу, Волк в подобной ситуации лишь получал наслаждение от редких моментов спазмирующего горла вокруг толщины массивного органа, от увлечения самого демиурга телом хищника, от совокупности множества собственных мелких триггеров, что складывались в причудливую картину подступающего оргазма. Но игра прерывается, вызывая очередной молчаливый скрип клыков в момент, когда мешочек яиц привычно наливается так и не реализованным напряжением, когда не укус, но наглость партнёра отводит охотника от границы его предела, когда фаллос, сгоняя ещё больше крови в длину ствола багровел до потемнения, не дрожа, но вибрируя в дикости пульсации. Кровь отливала от головы, вызывала шум в ушах и заставляла немного сдаваться в шумных, рваных выдохах, когда пытка продолжалась снова и снова.
В третий раз на божество уже смотрели с остервенением желтые зрачки отрезвлённого хищника. В его вкусе впервые прочувствовались не солёные нотки, но тёрпкий, богатый вкус, долой, что разбавленный с привычным уже нектаром Зверя - прозрачная смазка окрашивалась в молочный цвет. Такой оргазм не приносил удовлетворения, не сгонял безумие крови - простое избавление от переполненности в твердой непоколебимости звериных яиц.
Насладиться триумфом демиургу не дано. Со звоном рассыпаются оковы магии в рывке Волка и в следующее мгновение тонкое тело увлекшегося с силой пересчитывает шероховатость коры ближайшего дерева - выдержит, боги и не такое выдерживали. Правда, о благополучии его партнёра, как и о способности дышать от удара, Зверь уже думал мало, пригвоздив к суровой природе тело мучителя. Пусть щелчок пальцев магического создания был лишь для стиля, но охотничье нутро побуждало сдавить руки теперь уже его пленника в запястьях и ладонях высоко над головой жертвы озверевшего.
Крах подавлял. Это была не тяжесть горячего дыхания на лице демиурга, не, казалось бы, и без того увеличившиеся габариты хищника, не безумный жар его тела - он подавлял своей плотью, впечатывая каждый дюйм в пах зазнавшегося, накрывая, продавливая в каменной бесчувственности, измазывая в обилии смазки из слюны и предэякулята - словно попытка изнасиловать чужое проявление мускулинности, поглумиться над двойственной натурой представителя высшей расы.
Но вместо этого его грубая рука лишь хватает замысловатый дуэт членов, чтобы в следующее мгновение обречь их на тесный фроттаж - в отличии от Либертаса, Зверь беспощаден, груб и быстр - он вознамерился оросить этот лес в божественном семени, доведя свою жертву до истощения, исступления. Каждое движение рукой вниз почти срывает крайнюю плоть с возбуждения, вульгарно обнажая мясистый рельеф фаллосов. Каждый подъем сдавливает чуть сильнее приближаясь к короне головок раздразнённых органов. Это была не ласка, и не секс - это было насилие над плотью, какое свойственно только животным. Это был бесстыдный трах, что собирался найти своё продолжение глубоко внутри зажатого партнёра, когда тот впервые сдастся волчьему напору.