Прошел месяц.

Хтонь методично сверялся с блокнотом — да, все шло по плану. Сперва был, конечно, шок. Хель где-то пару дней провел в кресле, нелепо уставившись в одну точку (в книжный шкаф, разумеется), а на все вопросы отвечал односложным «все хорошо». Потом пришло отрицание. Он не верил, что партнер ушел навсегда, отказывался даже называть того по имени, нервно мерил лавку шагами и каждые два часа проверял, достаточно ли блестят наручники, которые так и остались лежать под подушкой. Ему почему-то казалось, что если Вильям вернется, то именно наручники понадобятся в первую очередь.

Третья стадия прошла шумно и неприятно: Хель разгромил лавку. Хтонь только и успевал убирать из-под трости все особенно ценное. Что-то все равно пострадало. Хель не останавливался и к концу той недели даже попытался кувалдой сломать стену между своей спальней и гостевой — ту самую, на которой когда-то нарисовал вилкины глаза. Стена была несущая, так что в итоге обвалилась крыша, и творческий гений разбушевавшегося хтоника слегка поутих.

Затем он стал пытаться до ушедшего любовника добраться. Мотался по всем известным ему адресам, ночевал под дверьми, ругался с новыми хозяевами квартир, уверенный, что все можно наладить, если достаточно долго пытаться. Хтонь терпеливо ходил следом, извинялся, по ночам накрывал хтоника старым одеялом, хозяевам квартир раздавал деньги, оплачивая моральный ущерб.

И вот, спустя месяц Хель снова был в лаве, сидел в кресле, угрюмо шмыгая носом и ревел так, как, наверное, еще никогда. Хтонь сидел напротив и лечил сердечные раны своего товарища так, как умел. Корвус, уже вымотавшись, спал на коврике перед телевизором, где-то часа четыре назад перестав реагировать на звуки.

- Как мне теперь жить? Я не смогу!

- Ну что ты, Хелюшка, это несерьезно, - отвернувшись, Хтонь прикидывал, сколько спирта долить в почти целиком опустевшую бутылку из-под виски. Немного подумав, вылил все и щедро наполнил бокал. Всучил ростовщику.

- Это навсегда! - страдал Хель.

- Навсегда, - соглашалось Чудовище и выглядело при этом весьма насмешливым. Во всяком случае, насколько насмешливым может быть голый выбеленный череп козла, способный лишь скалиться. И все же вид у него был довольный.

- Я не справлюсь!

- Не справишься.

- А может, он вернется.

- Вернется.

- Он самый замечательный...

- Просто лучший.

- Да что ты со мной все время соглашаешься?!

- Ну хочешь, я буду с тобой спорить?

- Хочу, - немного подумав, решил Хель. Руки у него уже не тряслись, а от старательного лечения, длившегося уже несколько часов, в груди разливалось приятное успокаивающее тепло. Но переставать страдать было еще рано и не получалось. Вот если бы Вильям вернулся и увидел, как ему тут плохо! Если бы…

- Ну ладно, Хелюшка, только потом не сердись. Вильям твой последний мерзавец. И не любил он тебя никогда, только использовал. И ушел он специально, чтобы ты мучился и думал, как тебе без него плохо. А все потому, что он такой человек, что не может он жить, если другим хорошо. Вот он и сделал так, чтобы тебе было плохо. И тебе теперь будет плохо и никогда это не пройдет. Будешь ты страдать, пока не встретишь какого-нибудь приличного человека, но все равно будешь постоянно Вильяма вспоминать и сравнивать, как тебе без него плохо. И это никогда не кончится, и умрешь ты в одиночестве, всеми покинутый и несчастный. Так лучше?

- Я… Я же… Я без него… Я же его любил, - всхлипнул хтоник еще раз и снова заревел. Чудовище вздохнуло и, поднявшись, вытащило из-за тумбочки бутылку неразбавленного спирта, прямо так сунуло в руки хтонику и утешающе погладило по взъерошенным волосам.

- Ну что ты, Хеля, так убиваешься. В конце концов, это не смертельно. Люди приходят и уходят, жизнь движется вперед, все меняется. Нужно меняться вместе с жизнью, а ты что делаешь? Так жить нельзя, так ты только себя убиваешь.

- Ну и… ну и что?

- Так ведь ты себя так никогда не убьешь. Только помучаешься. Все! Собирайся! Пойдем погуляем, хоть проветришься. Нельзя столько сидеть взаперти, - а то у нас Корвус от одного запаха опьянеет.

Хтонь потянулся, довольно оскалился своему отражению в покатом боку старомодного телевизора, потом рывком поднял Хеля на ноги и ощутимо встряхнул. Из рук у ростовщика выпала пустая бутылка, из кармана посыпались обрывки фотографий и исписанных бумаг, а еще небезызвестные наручники. Копытом пнув все выпавшее в сторону дивана, Хтонь взвалил ростовщика на плечо и бодрым шагом направился к выходу.

- Эй, вы куда? - тут же всполошился Корвус, разбуженный, видимо, неожиданной тишиной.

- Гулять, - отозвалось чудовище, на ходу сдирая с Хеля пропитавшийся потом, слезами и спиртом плащ и набрасывая вместо того один из замечательных дорогущих халатов, присланных когда-то князем Наньнина. Похожим щеголяло и само Чудовище.

- Я с вами! - спохватился Корвус, взлетая, - ох, мать моя Харибда, вот это запах! У меня глаза слезятся.

- У меня тоже, - всхлипнул Хель и для наглядности еще шмыгнул носом.

Хтонь покачал рогатой головой, перехватил товарища под плечи для удобства, свободной рукой отворил дверь лавки, выбрался за порог и, дождавшись, когда следом вылетит Корвус, запер дверь. С недавних пор к привычной и банальной надписи «ЗАКРЫТО» прибавились еще емкое «осторожно, злой хтон» и схематичное изображение черепа с костями. Череп почему-то был рогатым.

Вечер обещал быть томным. Хтонь еще растолкал Хеля, чтобы воспользоваться порталом. Нет, он мог бы, конечно, и сам, но это уже совсем несерьезно. Зато настроить пункт назначения он решил сам — все лучше, хоть какая-то встряска. А то так неровен час, Хель с горя лавку спалит и не заметит. Ничего, всего одна стадия осталась.

Но это все-таки несерьезно. Ну что он как подросток, ей богу? Подумаешь, парень бросил. Да кого только парень не брсал, это же не повод так убиваться. Другое дело, если бы что серьезное. Акции, там, упали. Или нашествие хтонов. Так нет. Даже когда биржа обвалилась, не отреагировал. А ведь четыре процента потеряли! И что теперь делать? Сказать ему, что они почти банкроты? Или не надо? Наверное, не надо, все равно не поймет. Ему что есть деньги, что нет. Вообще, так подумать, очень Хелю повезло: его состоянием занималось альтер-эго и делало это весьма неплохо. Да и Корвус разбирался в деньгах. Что было бы без них? Хель, небось, даже не знал, что за бумажки каждый месяц приходят. Он их только на столе сваливал и сверху стаканы ставил.

Но так страдать — не дело. Хтонь оглядел уже трещинами располосованное лицо и покачал черепом. Так не пойдет.

Небольшой прибрежный городок дышал вечерней прохладой и ароматами еды из симпатичных разукрашенных киосков. Запах этот выгодно отличался от уже пропитавшего лавку в Тульпе. Куда-то спешили или неспешно прогуливались горожане, играли дети, горели успокаивающим мирным светом фонари.

- Это у вас что? - суетился Корвус, перелетая от одного киоска к другому, - манто? Что такое маньто? А это что? Тоже лапша? А это… удон? Сам ты гандон! Хтонь, чего они тут ругаются?! А это… это что? Мммм, рыбка… как вкусно выглядит. Миндальный тофу? Что это такое? Он с мясом? Как это нет?! Какой смысл вообще готовить что-то без мяса?! Хтонь, тут одни извращенцы!

Хтонь наконец-то сгрузил свою ношу на лавочку и довольно потянулся. Задравшийся от такого движения халат обнажил блестящие отполированные копыта. Чудовище блаженно выдохнуло и повернулось в сторону киоска, который его больше всего заинтересовал. Девица с круглыми от изумления или ужаса глазами продавала какие-то аппетитно выглядящие шарики на палочке.

- Это редис! - поспешно выдохнула она, - редисовые шарики. А еще вот… рыбные шашлычки…

- Оно мне надо!

- Дайте пять.

- Краб в масле, лепешки, свиные баоцзы… лапша с морепродуктами? Вашей птичке вроде нравится…

- САМА ТЫ ПТИЧКА! Хотя дай-ка… ага, и вот это…

Хтонь успел расплатиться, когда послышался шум. Девица как раз упаковывала купленные вкусности в бумажные пакеты, и Корвус неотрывно следил за ее действиями. Предоставленный на это время сам себе Хель успел вляпаться в небольшую… ситуацию.

Дело, на самом деле, было простое, и каждый понял бы, что вины хтоника в том не было: просто поднявшись, он завалился в сторону забора, потому что выпитое за вечер весьма настойчиво требовало выхода. Но столкнулся плечом с кем-то из прохожих. Два окосевших взгляда встретились.

- Смотри, куда прешь! - рявкнул местный. И голос в голове у Хеля тут же добавил «Чудовище!» Праведное возмущение заставило почти мгновенно протрезветь — во всяком случае, Хелю так показалось. Да как этот… смеет обзывать его чудовищем?! И… Вильям тоже однажды… Вильям… Он же ушел…

- Сам ты чудовище! - заорал хтоник и залепил обидчику в челюсть.

Так драка и началась.

Отредактировано Хель (2023-06-21 17:38:22)

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •

Драка оказалась неравной. На стороне противника оказалось численное превосходство, когда от ближайшего здания прибежала еще пара человек. Однако, справиться со злым, хоть и почти уже не соображающим хтоником было не так просто.

- Вот так! Давай! Врежь ему! - восхищался Корвус, взвиваясь над головами дерущихся. Впрочем, даже дракой назвать это безобразие было бы сложно. Без малейшего изящества и благородства Хель бил почти вслепую, едва обращая внимания на ответные удары. В голове его звенело столь ненавистным ставшее «чудовище», по лицу ползли трещины, словно по поверхности надломленной фарфоровой чашки. Халат, наскоро наброшенный на хтоника в лавке, зиял свежими прорехами: рукав повис на одной трети шва, длинные завязки пояса путались под ногами, заставляя спотыкаться то ростовщика, то его противников.

Хтонь методично мысленно отсчитывал время. Сорок секунд. Минута. Полторы. Хорошо было дать Хелю возможность выпустить пар — все лучше, чем новая истерика. Теперь хотя бы по лицу хтоника текла кровь, а не слезы с соплями.

- Ну все, хватит, - решило Чудовище и шагнуло вперед. Когтистая лапа наугад сграбастала из повалившейся уже на землю кучи хулигана. Встряхнула… и отшвырнула чуть в сторону — не тот.

Вокруг успела образоваться уже небольшая толпа. В мельтешении цветов, кулаков и взлетающих рук тяжело было разобрать, кто побеждает, но в глубине души Чудовище гордилось: ввязаться в пьяную драку, да еще не с одним противником! И продержаться какое-то время! Тут уже есть, чем гордиться. Корвус, видимо, считал так же, потому что возгласы его с каждым разом звучали все громче и грандиознее. Хтонь пригляделся… а ведь Хель мог бы и победить. Может, не стоит его оттаскивать? Можно, наоборот, пройтись в толпу, предложись сделать ставки. Мало кто поставит на тощего брюнета в порванном халате…

Не успел, - подумал Хтонь, когда послышался знакомый голос.

- Что здесь происходит?

Ну вот, про тотализатор придется забыть. Хотя, если Хель продолжит так пить… Хтонь отступил в сторону, чтобы не мешать стражникам, отряхнул когтистые лапы, потом скрепил пальцы в замок, разминая суставы. Тихий хруст прозвучал как музыка. Корвус вспышкой синевы метнулся в сторону новоприбывших.

- Князюшка! Ты представляешь, мы почти победили! - похвастался пернатый, сходу едва не заехав крылом по лицу кому-то из окружающих, - не, ты видел? Видел?! Я так горжусь! Кто знал?! Зови народ, такое надо отпраздновать!

Бандитов быстро растащили, на земле остался валяться только Хель. Корвус радостно прищелкнул клювом, гордо глядя на товарища. В порванной и помятой тряпке грязно-зеленого цвета с трудом узнавался давний подарок князя Наньнина, сам Хель выглядел не лучше своего халата — узор чернил на теле разрезали неестественные трещины, словно на поверхности керамического сосуда. Глубокие трещины расползлись и по лицу, заполняясь кровью из разбитых губ. Нос на удивление был цел, в отличие от правого глаза.

Со стороны могло выглядеть даже странно, когда Бэйюань шагнул ближе и, подхватив ростовщика, поднял на ноги. Столь яркий контраст смотрелся попросту ослепительно, особенно, когда Хель завалился в сторону и, прижав руку к губам, хрипло закашлялся. Отголосок зародившейся под ребрами болезненной судороги прокатился по всему телу, так что князь мог почувствовать чужую дрожь. Болезненно разогнулись пальцы, отведенная от лица ладонь темнела серостью исторгнутого из горла пепла.

- Ой, это плохо, - вздохнуло Чудовище, разом посерьезнев. Тут и до приступа недалеко, а такое посторонним не объяснишь, да и княже может перепугаться, если Хель начнет биться в конвульсиях и галлюцинировать… придется объяснять, что у специфических хтоников и нервные срывы… специфические.

- Так их! Так! - в то же время восхищался корвус. Ему, похоже, нравилось, что стража приняла их сторону, а хулиганов уже уводили. - Будете знать! Нас сам князь крышует! А у вас что?! А у вас нет такого! Да! Мы тут самые крутые! - пользуясь моментом, Корвус лихо спикировал к прилавку одного из неподалеку расположенных киосков, подхватил креветку в сладком сливочном соусе и проглотил.

- Справедливости ради… - тихонько вздохнуло Чудовище, подходя ближе к Бэйюаню, - Хель действительно напал первым…

- Я… они меня… - ростовщик шмыгнул носом и завалился к княжескому плечу, - он меня… бросил… Вильям… сказал, я ему не нужен! И вообще… - всхлипнув, ростовщик снова закашлялся и сгорбился. Рукам его явно не хватало привычной опоры трости, - вообще… я просто… чудовище…

Последнее слово почти утонуло в затихающем шуме позднего вечера, сам Хель нелепо поджал губы, взглянул на князя… и завалился вперед, утыкаясь грязным носом куда-то в шею благородного господина.

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •

У всех есть секреты.

Секреты Хеля — в неровных линиях трещин, что расчерчивают тело так, словно оно слеплено из глины, а не из живой настоящей плоти. Кровь стекает из прокушенных губ, заполняет тонкий излом, сбегающий по подбородку. Боль раскатывается по телу волнами, словно набирающий силу тайфун, словно влияние человека, который разбил хтонику сердце. Судорога рождается под ребрами, бежит по позвоночнику вверх, прокатывается в грудной клетке, вдоль напрягающихся мышц. Неестественно выгибаются пальцы, хтоник в полусне стискивает зубы, выныривает из мучительных галлюцинаций…

Секреты Корвуса в том, как веселость под слоем взъерошенных перьев становится коркой льда, замирает страхом в глубине сверкающих глаз. Вопреки расхожему мнению, птица заботится о своем друге — и эта забота заставляет с криком взвиться в небо, прогромыхать музыку часто бессмысленных слов. Отвлечь внимание. Дать Хелю несколько лишних минут, не позволить чужим взглядам заметить, как бледные руки сжимаются в кулаки, как сквозь зубы доносится полное боли шипение. После в распахнутых лодочками ладонях остаются кровоточащие полукруги врезавшихся ногтей.

Секреты Чудовища не известны даже его хозяину. Да и может ли быть хозяин у подобного существа? Диковинное создание скалится, потягивается, всплескивает руками.

- Ну что ты, княже, было бы о чем беспокоиться! И вообще, всего одна стадия осталась, я об этом читал. Сперва отрицание, после — гнев…

- После этого гнева нам еще крышу чинить! - встревает Корвус, - это видеть надо было! Хель кувалду достал, один раз взмахнул — пошли трещины, второй — дырища образовалась. Шикарная дырища! Прямо по центру вилкиной переносицы. А потом такой КРРРРРРРРАК — и все затрещало, задрожало, и крыша обвалилась. Ну, стена-то была несущая. И все, нет теперь у Хеля спальни. В подсобки спит. Я хотел ему в угол хотя бы подушек накидать, но Хтоня сказал, что не надо… да и потом, это… следующая стадия была, Хель дома не ночевал. Мы за ним ходили… Княже, ты не представляешь! Видел лирейский музей? Мы один раз прямо там спали. Ну, я спал, а Хель бегал вокруг, все…

- В общем, после гнева идет торг. Да, это мы тоже прошли уже, - продолжило Чудовище, - сложно было, если честно… Сейчас уже легче. Четвертая стадия — это депрессия. Он вот, хотя бы не ревет сейчас. Уже прогресс! Правда, пришлось чистым спиртом пожертвовать… но ради благого дела, сами понимаете…

- Ага, только нам теперь надо дома все спички спрятать. А то чирк — и все, и нет лавки. Вот как три года назад было, помнишь, Хтонь? Меня как домой притащили — а дома нет. Одни развалины. Столько потом денег ушло… ну хоть эта, как там ее… вампирша одна, в общем. Помогла, бесплатно каких-то строителей притащила. Они все за пару недель починили. А она потом еще часто забегала, мебель привозила… эх, крыша же обвалилась — там почти весь второй этаж разнесло. Мебель вообще в щепки! Да и теперь, когда дождь, и на первом этаже все мокро. Кошмар, в общем. Но зато как все трещало! Я даже не знал, что Хель так может! Я удивился, когда он смог кувалду поднять!

- А после депрессии приходит принятие. Ну, я читал, опять же. Так что почти порядок, - довольно выдыхает Хтонь и, пользуясь случаем, треплет ростовщика по щеке, а после быстрым движением стирает выступившую на губах у хтоника серость пепла.

Переход до поместья проходит быстро и даже практически незаметно — легко заслушаться воплями Корвуса, торопливо режущего круги по воздуху. Но даже тем, кто впервые мог слышать голос пернатого создания, становится ясно: поместье ему нравится. Роскошь полумрака, обнимающего деревья, свет фонариков и мягкость газовых тюлей. Спокойствие разливается вокруг, словно какая-то невероятная сила властвует в доме наньнинского князя.

- Хорошо у вас тут! - восхищается Корвус и срывается вниз, пикирует к плечу Бэйюаня, на пробу сперва легонько усаживается на плечо, но спустя пару мгновений обрушивается уже всей своей тяжестью и легонько задевает волосы князя крылом, - правда? Морепродукты? Мне? - в голосе звучит неверие и безграничная нежность. В глазах, обращенных на Бэюйаня, разливается такая признательность, что мнится: птица не ела несколько месяцев, то и лет!

- У нас в холодильнике еда кончилась, - с горечью жалуется птица, - уже две недели как. Хтоня лапшу заказывал. И еще пиццу. Но это все не то. А ты… правда? Для меня — целое блюдо? А блюдо — это много? А… а может, это, пока Хель не в порядке, мы тут у тебя поживем? Сам же слышал — крыша там рухнула, протекает все… а ты такой щедрый! И еды, наверное, много… но я не о себе беспокоюсь, ты не подумай! Надо же Хеля подкормить — ты видел, какой он костлявый? И вся задница в синяках, потому что все время падает. Ну и приземляется на кости, конечно. У него вообще кости сплошные! И падать не умеет.

- Мы благодарны за гостеприимство, господин Цзин, - прерывает друга Чудовище, хотя в голосе его, несмотря на почти официальный тон, не слышится особого пиетета, скорее уж тихий смех, словно высокий титул князя его не смущает, а веселит. Хтонь подходит ближе, будто ненароком поправляет ткань на плече у князя, смотря при этом в сторону, - вы очень добры, - официально замечает чудовище, и когтистая лапа на плече у Бэйюаня чуть сжимается, позволяя понять: гости искренни в своей благодарности.

Хель тихо выдыхает, кашель мешается с болезненными беззвучными стонами, когда все они добираются до купальни. Теперь только Хель открывает глаза, морщится, болезненно приваливается к бортику наполненной купели. Вид его не презентабелен от слова совсем — плечи дрожат, подол порванного халата волочится по полу, сквозь пальцы прижатой к лицу ладони снова проступает чернота.

Но, что всего страшнее — организм хтоника довольно быстро справляется с алкоголем, и голова, хоть ненамного, но проясняется. В достаточной мере, чтобы ростовщик понял, где он находится и в каком виде. Стыд заставляет отвернуться, но благодарность и глубокое уважение не позволяют оставить старого знакомого без объяснений.

- Вы можете остаться. Все в порядке, - выдыхает хтоник. Ему до сих пор не удалось побороть привычку обращаться к Бэйюаню на вы, - простите меня… я…

Голос срывается очередным приступом кашля, но Корвус теперь молчит, не спеша отвлекать внимание от друга. Птица недовольно ворочает перьями, чувствуя себя неповоротливой из-за влажности. Хтонь с самым равнодушным видом замирает неподалеку, будто крайне заинтересованный устройством помещения.

Хель морщится и сгибается над бортиком, потом оборачивается, нервно и встревоженно смотрит на Бэйюаня. Он помнит, хоть и был почти без сознания, как князь назвал его другом. Подобное мнится важным… хотя Хель уже успел понять, что не каждый человек вкладывает тот же смысл в понятие дружбы, что он сам.

- Там, кажется, для меня морепродукты готовят! - вспоминает Корвус и спешно машет крыльями. Хтонь тоже делает шаг в сторону выхода, улавливая отголоски мыслей в голове хтоника.

- Простите, что я… наверное, это неуважительно, - вспоминает уже сам Хель, - если вы… если вам… я не… - голос снова сбивается, пока язык неповоротливо ворочается во рту. Мысли тоже путаются, но Хель чувствует необходимость объясниться. Или, может, все дело в желании хоть кому-то довериться. Не Корвусу, который поймет не все. Не Чудовищу, который и так все знает, но всегда оценивает сквозь призму иной природы…

- Вы назвали меня другом. Я хотел бы… поговорить сейчас… с другом.

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •

Хель не двигается и смотрит исподлобья. В самой глубине, где-то за сколами трещин, ему до безумия страшно: вот сейчас князь рассмеется и уйдет. Или припомнит, как велика между ними разница. Между благородным правителем — и дураком с Харота. А потом Хель вспоминает, как этот человек протягивал ему носовой платок, как пытался стереть кровь с чужого лица… с лица незнакомца. И страх почти гаснет.

Человек действительно не уходит. Садится на скамью возле купели… и говорит. По-доброму. Что-то теплеет в груди хтоника, он клонится еще ниже, горбится над водой, лизорадочно смахивает с ресниц влагу. Ему стыдно. Не до красных щек, но — до трясущихся рук и страха поднять глаза. Не ждешь к себе доброго отношения. Кажется: не заслуживаешь.

- Мне… больно? - голос шелестит не громче чужих шагов. Хель закрывает глаза, пока князь скрывается за ширмой. В шорохе одежд мерещится роскошь спокойного вечера… Хель сбрасывает испорченный халат и прямо в штанах залезает в воду. Перед глазами вспыхивает воспоминание: Вильям, смеющийся, раскинувшийся в фаянсовой ванне, с россыпью красных отметин на бледной шее.

Сердце шарахает куда-то в сторону желудка. Хтоник не удерживается — прижимает руку к груди, к тому самому месту, где темнеет метка хаоса, где когда-то зияла дыра от пули. Больно. Пальцы скребут по коже, силятся найти скол очередной трещины. Желание избавиться от боли такое сильное, что хочется нырнуть с головой, хочется магией сковать собственное тело, чтобы… чтобы…

- Больно, - признается Хель уже громче. Поднимает взгляд на князя… и не знает, что еще можно сказать. Как объяснить… как выразить… взгляд умаляюще впивается в чужое лицо. Хтоник срывается еще раз и от стыда закрывает лицо руками.

- Мне так больно.

Он не мог сказать этого ни Корвусу, ни признаться собственному альтер-эго. Но признается сейчас, когда князь залезает к нему в воду, когда тянется стереть кровь и грязь. Словно время можно повернуть вспять, вернуться в затхлость подземных коридоров. Чужие слова льются словно спасительный элексир… но Хель все равно качает головой, пьяно и отчаянно улыбается.

- Все не так… нет… - ростовщик откидывает голову назад, врезается затылком в бортик купели, снова закрывает глаза. Невысказанные слова комом застревают в горле. Хтоник содрогается от нового приступа кашля, а потом сдается. С выражением побежденного в самой важной битве смотрит на Бэйюаня, позволяет разглядеть каждую деталь. Пепел темнеет на тонких губах, сводя на нет все умывания. Мокрые волосы облепляют скулы.

- Он ведь убил меня. Княже… он убил меня однажды. Он выстрелил мне в сердце. Не фигурально. Он просто… сделал это. Так легко. И в глубине дущи все эти годы я знал: он может сделать так снова. Но он сделал хуже. Он… - голос срывается, дрожит. Хель качает головой, распахивает рот, словно ему не хватает воздуха, ловит чужую руку, не давая к себе прикоснуться. И смотрит: как сильны отличия! Бледная кисть князя, изящная — и его собственные пальцы, на которых узор чернил разбивают трещины. Хтоник вдруг слышит неприятный пронзительный звук… и понимает, что сам издает его. Смеется — хрипло, словно безумец, которому место в объятиях смирительной рубашки.

- Княже, - выдыхает ростовщик и умоляюще смотрит на друга, - ты просто не знаешь… не знаешь, какое я на самом деле… какое я чудовище. Что я сделал… Если бы ты знал, ты бы… не стал называть меня другом. Никто бы не стал… Вилл… Он сказал правду. Я монстр. Уродливое чудовище. Я не заслуживаю любви… ничего хорошего я не заслуживаю. А я просто… я омерзителен. Ужасен. Я… я убийца. И вор. И трус. И я…

Пальцы разжимаются, отпуская чужую руку. Хель закрывает глаза и позволяет себе то, что прежде позволил бы лишь в самый последний миг, лишь на пределе сил. Но сейчас… его тело меняется, волосы теряют цвет, вымываются до белоты. Бледнеет, почти полностью растворяясь, узор на коже. Обличье хтоника не делает Хеля красивым. Не делает… ничем иным, кроме как собой. Хтоником, изломанной версией реального человека. Кости выпирают под кожей еще сильнее, вытягиваются конечности, и даже рука, которой Хель теперь боится прикоснуться к наньнинскому князю — становится длиннее, рыхлой на ощупь, заостряются когти. Не человеческая ладонь — лапа чудовища.

- Я монстр, котором нет ничего хорошего, - выдыхает хтоник. Глаза его тоже меняются: чернота заливает белки, в глубине разливается серебро. Хтоник кривит губы в улыбке, ставшей еще безобразнее.

- Теперь ты видишь? Я… ужасен. И… Я вредил людям. И Ви… Вильяму, - запретное имя срывается с губ, словно сгусток крови. - Я перед ним виноват… Из-за меня он потерял самое дорогое…

Из-за тебя он стал бессмертным. Ну, относительно. И ты сам знаешь, что сейчас лжешь. Зачем ты лжешь? - голос Чудовища эхом отдается в висках, но Хель все равно не желает его слышать.

- Княже, - шепчет он и клонит голову вперед, цепляется лапой за край чужого влажного халата, - неужели… и должно быть так больно? Почему мне так больно? Почему… я задыхаюсь. Я хочу умереть. И мне кажется: вот-вот я умру. Еще немного и… но боль не заканчивается. И я вспоминаю. И я так хочу, чтобы он вернулся! Но разве это любовь? Разве можно любить — и причинять такую боль? Разве… я не понимаю… Я не знаю… Я просто монстр. Теперь ты видишь…

Хель качает головой и смеется, хотя хочется разрыдаться. Но он не может остановиться.

- Я заслуживаю лишь ненависти… Как можно звать меня другом? Я... жалкое уродливое чудовище.

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •

Слова царапают горло битым стеклом, срываются с губ так, как срывался кашель. Но хуже всего — мучительная почти ослепляющая тоска, которую Хель чувствует каждой клеткой тела. Нужна в человеке, которому сам он не нужен вовсе. Любовь, проросшая одержимостью, болезнью. И Хель не может от нее отказаться — ведь если он откажется… что останется ему тогда? Отчаяние и пустота заброшенного склепа, предчувствие смерти, подкрадывающейся из темноты и замирающей когтями у беззащитной шеи.

Хтоник замолкает — и краткая тишина звенит, словно разбивающееся стекло. Невысказанные признания, постыдные истины царапают изнутри, рвутся откуда-то из-под ребер. И Хель чувствует себя тем, кого разглядел в нем Вильям, — безумцем и дураком. Сумасшедшим.

Он ждет. Мучительно долго ждет — когда в глазах напротив загорится отвращение, тот ужас, которого только заслуживает подобное хтонику существо. Он помнит, как это выражение горело в глазах Вильяма — десяток лет назад! Ненависть была незамутненной, концентрированной. А Хель ловит себя на том, что выпил бы ее снова, получи шанс увидеть человека. Всего лишь увидеть. Как будто боли и без того не достаточно. Той боли, которая заставляла метаться зверем, выть и рвать в клочья все, что напоминает… а после ругать себя за содеянное, силиться склеить — записи, рисунки, редкие фотографии. Хотя единственное важное исправить уже никогда не удастся.

Но князь вместо всего притягивает чудовище в объятия. Обнимает тепло, как брата. И Хель вздрагивает, первым порывом силится отстраниться. А после — обмякает, клонится к чужому плечу. Принятие на вкус словно мягкое одеяло. Хель прикусывает язык, чтобы сдержать готовое сорваться с губ «да». Да, он думал, что напугает. Что князь уйдет. Потому что… в действительности… с самого первого дня, который помнил хтоник, его ненавидели и гнали, как дикого зверя. Потому что зеркала лишь напоминали ему о собственном уродстве.

Потому что единственный человек, в которого он посмел влюбиться, - и тот готов был вогнать клинок ему в сердце, когда магия извратила привычный образ.

И потому что кулон, который Хель носит на шее, - вечное напоминание о первом совершенном убийстве. Рассказать об этом… может, это изменило бы взгляд князя? Заставило отшатнуться? Если бы он узнал, о скольких смертях напоминают Хелю его кошмары.

И хочется сказать: ведь все не так! В чем виноват Вильям? В том, что разглядел эту чудовищную суть? Что не пожелал с ней мириться? Что швырнул злую правду в лицу — словно мокрую тряпку. И в глубине души Хель ни капли не удивился. Ведь Вильям уже уходил. Уходил не раз, хлопая дверьми, разражаясь гневной речью. Вильям. Сладость чая на языке. Теснота ошейника, затянутого на шее. Страшно — никому не принадлежать. Больно — быть выброшенным животным.

- Вы правы, - выдыхает Хель и отстраняется, присаживается на край купели, горько усмехается, - вы правы… но…

Он срывается когтистой лапой к собственному горлу, к нити амулета, сейчас плотной удавкой обвивающей шею. Всегда напоминающей о том, что бывает, если потерять контроль. Каково быть убийцей. Тот парнишка был совсем молод. Что он мог против острых когтей хтоника? Что его ножик мог сделать с этим чудовищным телом? И все же… Хель помнит кровь, заливающую руки.

- Но ведь ничего не изменишь. Время не повернуть вспять. Все жизни, которые я отнял. И те, что потеряны — тоже из-за меня… Всю свою жизнь, все, что я помню — я всегда лишь старался выжить. Спасти свою шкуру. Я жил лишь этим желанием, я стремился лишь к убежищу, к теплой норе. Скрыться от охотников. Жить… потому что умирать страшно. Но разве я достоин этой жизни? После всего, что сделал. После того, кто я есть.

Голос шелестит, не измененный даже преображением. Хель тихо смеется. И думает: какое обегчение — сказать. Все эти ужасные вещи. Признаться. И все равно ждать отвержения. Бояться его… и ждать. Почти даже — хотеть.

- Княже… - голова клонится набок, Хель устало смотрит в ответ. И просто поверить не может, что княже говорит ему это. Будто сравнивает… но как можно сравнивать его, Хеля, с принцем. С Юем — прекрасным и благородным? Хель помнит — надежное спокойствие, размах белоснежных крыльев. И нежность, расцветающую в сердце его альтер-эго, поклонение красоте. Хель знает в глубине души — это было и его собственное восхищение. И горькая зависть, что он сам — лишь изломанная пародия на человека.

- Жить… ради тебя? - хтоник моргает и прямо смотрит собеседнику в глаза. Из всех слов, которые можно было услышать… из всех слов, которые можно было сказать — князь выбрал эти. Протянул руку. Это… неправильно.

Но почему-то так важно, ценно. Словно он действительно не один. Словно он заслуживает… быть другом?

- Хель, ты не один.

Слова режут грудную клетку, выламывают ребра — дотягиваются к сердцу. Взрезают его и лезут внутрь, в самую суть. Чтобы согреть. Успокоить. Хель качает головой: разве это правильно? Но вопреки всему… он чувствует, как усталое спокойствие разливается по телу. Как напряжение покидает руки. Боль не исчезает, но притупляется, совсем немного — но достаточно, чтобы это почувствовать.

Хель ловит чужую руку, чуть сжимает — с дрожью удлинившихся пальцев, с бережностью от страха поранить. И сам тянется следом. Прежде, чем успевает себя остановить, сам обнимает князя за плечи — как близкого друга. Нет. Не как.

В действительности — друга.

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •

Стыд прорастает сквозь кожу непривычным румянцем, почти болезненной краснотой на скулах. Хель краснеет совсем не красиво, будто перепачкавшись в яркой краске вместо привычного грима. Руки бессильно опускаются, когти врастают обратно. Хтоник не полностью возвращает свой человеческий вид, словно застывая где-то посередине: сил не хватает. Уродливое искажение пропорций исчезает, но волосы остаются белыми, в глазах зияет космическая чернота. На бледной коже отчетливо выделяются магические печати, теперь не теряющиеся среди остальных рисунков: одна — признак безопасного хтоника, другая — принадлежности к хаосу.

Хель устало клонится вперед, кутаясь в полотенце. Чужое сочувствие оказывается… спокойным. В нем нет ничего унизительного. В слабое место не спешат вогнать клинок и провернуть его в ране. Хель прикрывает глаза и подается ближе. Чужое тепло не обжигает, лишь утешает и греет. Хтоник не помнит, каково быть ребенком, но сейчас чувствует себя в безопасности. Впервые за… долгое время. Даже безопаснее, чем в привычной полутьме родной лавки.

- По правде… я не помню, как это. Не помню, как стал хтоником, - тихо признается ростовщик. Глаза закрываются, скрывая бездонную черноту, но каждое новое откровение дается чуть легче, чем предыдущее, - я ничего не помню о прошлом. У меня есть дневники… человека, которым я раньше был. Но читать — это совсем не то что помнить. То, что я помню… склеп и запах смерти. Не помню, что случилось и как. Так что… нельзя сказать, что я выжил. Я просто… родился во тьме чудовищем.

Улыбка некрасиво гримасит губы, Хель кутается в мягкий халат, устало моргает — как ребенок, которого разбудили и вытащили из постели, не дав прийти в себя. В действительности, во многом он и остается ребенком, у которого никогда не было детства. Но даже зверенышу не хватает ласки. От слов князя улыбка становится шире, искреннее. Хель не сдерживается от тихого смешка: не верит, что его можно видеть так, как описывает Бэйюань. В самом деле, у него самого есть глаза, он прекрасно видел носатое чудовище в зеркалах. Век бы зеркал не видеть!

Мерещится: в голове звучит эхо чужого смеха. Отзвук шепота альтер-эго, довольного собой. Хель себя довольным не чувствует, только очень уставшим. Как будто из сердца вытащили занозу. Рана болит, но у нее хотя бы шанс появился зарубцеваться. И ростовщик послушно идет за другом, вслушивается в чужую речь. Не оставаться одному… но разве он один? С Корвусом и с… Хтонью. Кажется, один он и не бывает, пустота ведь внутри, не снаружи — ширится пропастью глубже, чем прожорливые космические дыры.

Хель не без удивления понимает, что от прикосновений князя не хочется отстраняться, не кажется необходимым сбежать. Тело не реагирует дрожью на чужие пальцы, касающиеся запястья. Хель не ощущает угрозы, и это понимание еще одним выдохом срывается с губ. Это осознание успокаивает настолько, что в глазах чуть ли не темнеет, хтоник чуть не заваливается вперед. Но не заваливается — удерживается ровно столько, чтобы приземлиться уже на кровать, слабо улыбнуться с благодарностью.

- Смотри-смотри, оно живое! - несдержанно гогочет Корвус откуда-то сбоку, и Хель слышит в голосе товарища облегчение. Птица может казаться капризной и эгоистичной, но они все же беспокоятся друг о друге, - княже воскресил нашего Франкенштейна?

- Слушаю и повинуюсь, ваша светлость! - ласково скалится Хтонь в ответ на просьбу князя. Корвус без каких-либо препирательств, что почти удивительно, устраивается на плече альтер-эго, и те уходят. Диво как спокойно и мирно.

- Спасибо, - выдыхает Хель, когда дверь закрывается, - вы не… ты не думай, они вовсе не бесчувственные ребята. Просто никто из нас не умеет… что-то… такое, - рука обводит убранство комнаты, хотя ростовщик имеет в виду другое: тепло и поддержку. Но Чудовищу хватило здравого смысла отправиться именно в Наньнин, а это уже говорит о многом.

- Похмелья нет… вроде. Я просто очень устал, - признание почему-то дается тяжелее всех предыдущих. Как будто не так страшно оказаться монстром, как признать собственную слабость. Хель думает и не может вспомнить, когда в последний раз отдыхал. Руки обхватывают покатые бока чашки, запах бульона щекочет ноздри.

- Спасибо, - потворяет хтоник и подносит чашку к губам. Пьет, почти не чувствуя вкуса. Ставит посуду с остатками супа на стол, оглядывается… - так тихо.

Глаза закрываются снова, дыхание выравнивается.

- Княже… я виноват перед тобой. В нашу первую встречу я сперва плохо о тебе подумал. Я был не прав, и мне очень стыдно.

Смешок вырывается из горла, но веселья в голосе мало, только горечь неизгладимой вины. Хель правда думал: встретил аристократа, пустоголового и капризного, какие часто бывают в книжках. Его общение с людьми никогда не было достаточно близким, чтобы перешагнуть границу не то что дружбы, но хотя бы товарищества. Оттого тяжелее понимать, что ждал подвоха там, где его не было. А нож в спину получил от того, кому доверял.

Подпись автора

• don't worry, i'll be gentle •