Замкнутая в толстых стенах ночь оживала тихими стонами и молитвами, резонировала утробным воем и лязгом цепей по каменному полу, плачем, удушливыми рыданиями и остывающей жизнью; безжалостно взламывала грудную клетку болью, чуждой всему человеческому, обрекая и обтекая бесплодной темнотой.

Очередной день ценою в жизнь, где час подобен стремительно растущей раковой опухоли – лишает возможности мыслить здраво, выбивается неровным пульсом в висках и кружит голову вопросами, которые тонкой спиралью методично входят в податливый жир мозга, каждой новой мыслью или шальным образом вырезают из сознания тонкие куски личности. А было ли что-то до этого? Воздух без плесневелой горечи и смрада немытых тел, тепло светлого времени суток, еда, от которой желудок не встаёт поперёк глотки и не липнет к позвоночнику, или хотя бы чистая вода без грязи, гнили и запаха ржавчины. Иногда, он вытягиваялся на полу в полный рост с широко распахнутыми глазами и пытался взглядом уловить ту дрожащую вибрацию, что проходила сквозь его полуобнажённое тело, охватывая каждую мышцу, проедая её ознобом и отдаваясь невесомым дребезжанием в костях. Ожившей ладонью скользил вдоль впалого живота вниз и ласкал себя под грохот всё ещё гоняющего кровь сердца. Холод камня сменялся жаром, тяжёлым и мучительным, переполняя уставший организм ядом удовольствия до тех пор, пока плывущие перед глазами бензольные пятна не размоются прежней, пугающей темнотой.