Абраксас так и не сел - он чувствовал себя тугой пружиной, готовой выстрелить в любой момент. Уроборос ментальной взвинченности  недавно сделал круг, отняв унылый покой его души, заменив его невозможность сидеть спокойно, и во всех смыслах гонящий его вперёд - хотел он того или нет. Казаться не спокойным, но хотя бы умеренно деятельным стоя было проще. Потому, когда Долохов сел, Малфой остался стоять позади и чуть сбоку от его кресла. Когда Аластор говорил, Абраксас молчал, и то крутил мундштук в тонких длинных пальцах, чудом не уронив его или не отправив в полёт через весь кабинет, то затягивался, кусая его кончик до зубных отметин. Злость Грюма его не трогала, и он надеялся, что Антонина тоже. Слова Боунса Абраксасу понравились - не содержанием, но формой, и натолкнули на некоторую мысль о том, чем ситуация могла бы им помочь. Думать было немного трудно - мысли были быстрыми, бегущими и толкущимися в голове, находящими одна на другую, но финишная прямая у всех была одна.

– Благодарю вас, господа, за ваши краткие ликбезы по ситуации. Позвольте, – когда Боунс закончил говорить, Абраксас лёгким движением подхватил со стола папку с делом и лежащие рядом с ней листы, которые выложил в ходе своего скупого доклада обливиатор. Помимо очевидных плюсов быть Большим Начальством – никто не мог запретить ему читать любые документы, относящиеся к деятельности его департамента тем или иным образом.
– Мерлин, ужасно, просто ужасно, - Малфой открыл раздел с судмедэкспертизой. Голос его звучал бодро, почти весело. Но, подробный колдографический отчёт с осмотром тела покойного действительно вызвал у него искренние отвращения и страх – Абраксасу не то чтобы часто приходилось смотреть на что-то подобное. Много лет назад, а иногда, в благодушном настроении и сейчас, Милорд рассказывал о приключениях времён своей лихой юности в Албании и не только. Истории были интересные, но Малфой был рад, что Лорд так и не научился подбирать прилагательные для красочных описаний, и что у него в те годы не было колдогрофа. Возможно, пришлось бы чуть чаще смотреть на колдо вроде тех, что были здесь, в отчёте, а реакция на такие вещи у Малфоя, вопреки многим байкам о нём и членах его семьи, была до скучного нормальной.

Из отчёта следовало следующее: после инцидента с переливанием был задержан сквиб, Джеффри Уотсон, работавший в маггловской клинике, и  при допросе он сознался, что участвовал в схеме по хранению и сбыту нелегальной драконьей крови. Судя по протоколу допроса, Уотсон не знал толком, на кого работает, и смог назвать пару имён, которые, скорее всего, были фальшивыми  – Алана Смити и Джона Доу, один из которых привозил пакеты, а второй - увозил. Работа Уотсона заключалась в том, чтобы хранить и перепаковывать кровь для продажи, и инцидент случился из-за того, что он оставил пакеты крови в общем доступе, в результате чего их использовали для переливания, что и вызвало “эпидемию” с одним летальным исходом. Как и сказал Грюм, после того, как Уотсона допросили и посадили в Азкабан, был подан запрос на вмешательство в память Джеффри, но его отклонили, а составить фотороботы на основании его показаний не получилось - описания Уотсона были расплывчаты, от того и было выдвинуто подозрение, что память сквиба подтерли до всего произошедшего. Или в какой-то другой момент.

– Наш отдел, Аластор, считает, что это выглядит как очень большой скандал на фоне другого большого скандала, которые, как заметил… Эдгар, очень некрасиво друг друга дополняют, если смотреть на них с маггловской стороны. Магглы недавно изобрели какое-то средство от проблем со свёртываемостью крови - лекарство стали закупать в Штатах, в которых испытания прошли успешно. Когда их закупила Британия и ввела их в оборот, выяснилось, что несколько тысяч людей после переливаний заболели ВИЧ. Могу понять, почему мистер Каллаган так сильно нервничает, выглядит как монолитная провокация, если знать о нашем существовании, – задумчиво, но четко и быстро, как будто читая с листа, проговорил Абраксас. – Я могу показать дело нашему консультанту, господа?  Я мог бы зачитать некоторые моменты, но описывать колдо - не моя сильная сторона.

– Если ваши департаменты не раскроют эту схему в ближайшее время, нас ждёт экстренное заседание Конфедерации Магов, потому что последствия маггловским ВИЧ могут связать с этой утечкой драконьей крови, и это всё чревато обострениями отношений со Штатами и восточной Европой, так как основные поставщик легальной драконьей крови - это Венгрия, Болгария, Румыния. Надеюсь, Аластор, вы понимаете приоритетность этого дела на текущий момент, и что в нём, раз вы сами говорите о перегруженности работы аврората, необходима любая помощь? Ах, да, и из очевидного - этот случай также бросает тень на легальных поставщиков сырья изготовляемого из драконов, что может создать определенные экономические трудности для другого нашего отдела, и жизни простых граждан.

Боунс не помнит насколько сильно ее впечатало в стену. Сознание она потеряла быстро. Все недели разбирательств слишком ее вымотали. Да и новость о беременности была слишком неожиданной. У нее наконец-то получилось сказать об этом Френку, ведь им не разрешали друг к другу приближаться, а Элис не хотела доставлять ему еще больше проблем.

Она скучала.
Даже слишком сильно, все не хотела себе признаваться.
Как можно было так глупо влюбиться?

Френк был, конечно, красивым, сильным, из хорошей семьи. Все, что любой девушке нужно для счастья. Только для Элис он был еще начальником, и это создавало проблемы.  Ей казалось, что он видеть ее не хотел, может так и было. Может поэтому она пропустила это заклинания.

Она открывает глаза в больнице. Дежурная колдосестра что-то быстро говорит и обещает позвать целителя. Голова гудит, а за окном явно ночь. Сколько же она так пролежала?

У Элис странное чувство, как будто чего-то не хватает, но она не может понять чего именно. Дверь палаты вдруг отворяется, лицо Андромеды Тонкс она узнает сразу. Они и в Хогвартсе виделись, да и про ее побег от Блеков, наверное, вся Британия шепчется. Боунс чуть улыбается ей и кивает.

- Да, вроде сносно, миссис Тонкс. Голова еще немного кружится. Насколько все серьезно?

У авроров всегда так, как только на койку попадаешь сразу сбежать пытаешься. Вот и Элис побыстрее хочется к работе вернуться. Только вот чувство какое-то страшное все ближе подступает. У нее такое иногда бывает, интуиция хорошая часто что-то подсказывает, но сейчас Боунс просто не может собрать мысли в кучу.

Боунс не помнит насколько сильно ее впечатало в стену. Сознание она потеряла быстро. Все недели разбирательств слишком ее вымотали. Да и новость о беременности была слишком неожиданной. У нее наконец-то получилось сказать об этом Френку, ведь им не разрешали друг к другу приближаться, а Элис не хотела доставлять ему еще больше проблем.

Она скучала.
Даже слишком сильно, все не хотела себе признаваться.
Как можно было так глупо влюбиться?

Френк был, конечно, красивым, сильным, из хорошей семьи. Все, что любой девушке нужно для счастья. Только для Элис он был еще начальником, и это создавало проблемы.  Ей казалось, что он видеть ее не хотел, может так и было. Может поэтому она пропустила это заклинания.

Она открывает глаза в больнице. Дежурная колдосестра что-то быстро говорит и обещает позвать целителя. Голова гудит, а за окном явно ночь. Сколько же она так пролежала?

У Элис странное чувство, как будто чего-то не хватает, но она не может понять чего именно. Дверь палаты вдруг отворяется, лицо Андромеды Тонкс она узнает сразу. Они и в Хогвартсе виделись, да и про ее побег от Блеков, наверное, вся Британия шепчется. Боунс чуть улыбается ей и кивает.

- Да, вроде сносно, миссис Тонкс. Голова еще немного кружится. Насколько все серьезно?

У авроров всегда так, как только на койку попадаешь сразу сбежать пытаешься. Вот и Элис побыстрее хочется к работе вернуться. Только вот чувство какое-то страшное все ближе подступает. У нее такое иногда бывает, интуиция хорошая часто что-то подсказывает, но сейчас Боунс просто не может собрать мысли в кучу.

Эсельд не совсем птицененавистница, но эту в доме терпела в основном из-за Хорукса. Сейчас же, когда он умер Шафик сама еле-еле сводила концы с концами. Она заставляла себя вставать и идти на работу, заставляла концентрироваться и говорить с детьми. Она пыталась поддержать Исиду и Аментеса, ведь они потеряли отца. В принципе ей не нужна была еще скоблящая птица. По началу она вроде была даже бодрячком, но Эсельд не слишком всматривалась. Работники кормили ее и ухаживали, этого должно было быть достаточно. Как и садовник ухаживал за его любимым садом. Все внутри хотело вырваться.

Ей просто хотелось кричать, каждый день. Месяцы пролетали перед глазами, она не слишком хорошо помнила, что происходило. Сказать по-простому она выживала. Встречалась с Отисом, ведь он не задавал вопросов. Он просто понимал, ведь его жена погибла там же, где и Хорукс. С ним можно было просто пить вино и молчать. Время пролетело, и вот теперь еще и Рождество приближалось. Мерлин, от этого почему-то лишь хуже. Шафик закутывается в плед и выходит на веранду. В руке бокал вина, но от чего-то хочется остудиться. Она слышит странные звуки, оставляет бокал и подняв палочку идет по территории.

Женщина не сразу понимает, что орет на самом деле птица. Больше того, похоже что она подыхает.

- Драккл, ну не сейчас, еще не хватало угробить его любимую птицу.

В небольшом ангаре слышен только этот рев, заклинания, которые знает Шафик явно не работают. Мерлин. Приходиться отправлять экстренное орущее сообщению виновнику того, что эта птица здесь.

- Лахлан, я в курсе, который сейчас час, но немедленно приходи, эта твоя птица отдает тут концы и я не знаю, что делать!

Письмо улетает вместе с совой, а Эсельд лишь надеется, что ее однокурсник и друг ее мужа объявится здесь, потому что она просто не выдержит всего этого.

Эсельд не совсем птицененавистница, но эту в доме терпела в основном из-за Хорукса. Сейчас же, когда он умер Шафик сама еле-еле сводила концы с концами. Она заставляла себя вставать и идти на работу, заставляла концентрироваться и говорить с детьми. Она пыталась поддержать Исиду и Аментеса, ведь они потеряли отца. В принципе ей не нужна была еще скоблящая птица. По началу она вроде была даже бодрячком, но Эсельд не слишком всматривалась. Работники кормили ее и ухаживали, этого должно было быть достаточно. Как и садовник ухаживал за его любимым садом. Все внутри хотело вырваться.

Ей просто хотелось кричать, каждый день. Месяцы пролетали перед глазами, она не слишком хорошо помнила, что происходило. Сказать по-простому она выживала. Встречалась с Отисом, ведь он не задавал вопросов. Он просто понимал, ведь его жена погибла там же, где и Хорукс. С ним можно было просто пить вино и молчать. Время пролетело, и вот теперь еще и Рождество приближалось. Мерлин, от этого почему-то лишь хуже. Шафик закутывается в плед и выходит на веранду. В руке бокал вина, но от чего-то хочется остудиться. Она слышит странные звуки, оставляет бокал и подняв палочку идет по территории.

Женщина не сразу понимает, что орет на самом деле птица. Больше того, похоже что она подыхает.

- Драккл, ну не сейчас, еще не хватало угробить его любимую птицу.

В небольшом ангаре слышен только этот рев, заклинания, которые знает Шафик явно не работают. Мерлин. Приходиться отправлять экстренное орущее сообщению виновнику того, что эта птица здесь.

- Лахлан, я в курсе, который сейчас час, но немедленно приходи, эта твоя птица отдает тут концы и я не знаю, что делать!

Письмо улетает вместе с совой, а Эсельд лишь надеется, что ее однокурсник и друг ее мужа объявится здесь, потому что она просто не выдержит всего этого.

[indent] Энтузиазмом, кажется, пышет здесь только он один – но для Ги это в целом было довольно привычное состояние. Он всё прекрасно понимал – больше, чем от него ждали; больше, чем могли бы подумать. Тяжело, знаете ли, в одночасье решить, чем ты хочешь заниматься по жизни, когда ещё вчера ты был простым школьником, у которого на уме только тусовки и свидания с девочками при лунном свете. Ги это было хорошо знакомо – потому что он сам сомневался, сам думал, что ну, наверно, хит-визы – это тоже не его. Он не видел себя бравым героем, борцом за справедливость – ровно точно так же, как не видел себя известным квиддичистом, легендарным ловцом, которого приветствуют радостными окриками толпы фанатов с трибун.
[indent] Да он никем себя не видел, если уж быть совсем откровенным.
[indent] – Так кажется или не твоё? – выгибает брови Ги в ответ на слова Сириуса.
[indent] Не ему, конечно, читать нотации подрастающему поколению: сам не до конца был уверен, почему в итоге остановил свой выбор на хит-визардах – не то по собственной же дурости, не то из отчаянного желания доказать отцу, что он чего-то в этой жизни стоит. Может, великим гроссмейстером он не станет, но... по крайней мере за себя ему стыдно не будет.
[indent] Как показал опыт, на хит-визардов отцу оказалось абсолютно похеру – ну, а Ги к моменту окончания стажировки было уже похер на отца и его важное мнение.
[indent] По его душу приходят вич-вочеры – с очевидными намерениями. Дядя Игнатиус его отговаривает, тётя Лукреция тоже – потому что все понимают, что это не только почётно, но ещё и опасно. И они, честно говоря, предпочли бы видеть его обычным хит-визардом, без каких-то внушительных регалий и героических подвигов – но по крайней мере живым.
[indent] Ги рассуждал ещё проще.
[indent] «Я не боюсь исчезнуть. Мне, на самом-то деле, терять нечего – я в этой семье не наследник и никто ничего от меня никогда не ждал. Прежде чем я родился, меня не было миллиарды и миллиарды лет, и я нисколько от этого не страдал. И никто не страдал.
[indent] А может, я никуда и не исчезну, и не умру, и ничего со мной не сделается. Может, выживу. Никто этого не знает. Никто не может знать».
[indent] И согласился. Не то чтобы он видел в этом какое-то великое призвание, не то чтобы у него была какая-то мечта всей жизни, которую он стремился осуществить – просто делал то, что казалось ему правильным. Он доверять своему внутреннему моральному компасу привык, и редко об этом сожалел.
[indent] – Ты так говоришь, будто здесь все в свои восемнадцать лет знали, что они со своей жизнью творят, – усмехается он, и двери лифта закрываются перед ними. Кабину утягивает на верхний уровень. – Но это же не так. Мы все были школьниками, которые понятия не имели, куда им податься. Это же знание не из космоса тебе в голову прилетает, не откуда-то из глубин вселенной, по щелчку пальцев – раз и всё, ты знаешь, что тебе делать и кем быть. Это так не работает, брат.
[indent] Сириусу не нравится Министерство. Это видно и по тому, как он смотрит на всё вокруг: на проходящих мимо людей, на сам атриум, на пол под своими ногами. Ги не знал, что там у него в голове творится, какие тараканы водятся, какие предубеждения касательно авроров-хитов, но ему в принципе это было и не нужно. Вполне доставало и того, что он видел здесь и сейчас, своими собственными глазами. А видел Ги то, что Сириус явно предпочёл бы сейчас оказаться где-нибудь подальше от этого места – то есть, вероятнее всего, ни у авроров, ни у хитов его ждать не стоит. По крайней мере, не в ближайшее время.
[indent] Что будет на следующий день, через неделю, через месяц, через год – знать никому не дано.
[indent] – А где будешь? – спрашивает Ги, взглянув в ту сторону, куда указывает Сириус.
[indent] Была у него, на самом деле, одна шальная затея, куда можно было затащить Блэка, и это было бы тем самым местом, куда ему реально надо. Момент в том, что самого Ги Пруэтта за такие фокусы вряд ли по головке погладят, но с другой стороны – когда его это волновало? Ну поорёт на него Муди на пять минут дольше обычного за то, что он хер пойми кого в Орден таскает – ну так Муди на него всегда орёт. Одним разом больше, одним меньше, не велика разница. Ну Дамблдор укоризненно посмотрит. Это всё как-то можно пережить. Им же люди нужны? Нужны. Вот он как раз вполне себе боеспособную единицу и приведёт. И Ордену на пользу, и у него, глядишь, в голове какие-нибудь шестерёнки сойдутся.
[indent] Как там говорят? Сначала делай, а потом думай, так?
[indent] ...Или правильно всё-таки наоборот?..
[indent] – Знаешь, я тебе так скажу, – Ги в задумчивости взлохмачивает свою рыжую шевелюру, одним движением умудряясь устроить у себя на голове форменное воронье гнездо, – можно целую вечность жопой на стуле просидеть в поисках своего предназначения, места в этом мире и всего такого. А можно начать что-то делать, и все вопросы решатся сами собой.
[indent] По крайней мере он так когда-то поступил. И всё, что он мог дать Блэку – так это простой дружеский совет, который сработал для самого Ги – но может не сработать для Сириуса.
[indent] Этого тоже никто не знает.

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

мой

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

Коделии

Ребус на седьмой странице Ежедневного Пророка не сдавался, ловко вводя магичку в заблуждение, раз за разом предлагая простое, но совершенно не верное решение. Розье задумчиво жевала тост, с упорством нюхля начиная расчеты заново, бегло вписывая руны в записную книжку и перечеркивая ложный путь. Вряд ли мистер Лакруа спрятал свои сокровища под стулом Басби. Впрочем, это было бы забавно. Корделия целует новоиспеченного мужа куда-то в район щеки с трудом отвлекаясь от свернутой газеты, чтобы перекинуться парой слов за завтраком. Девушка откладывает ребус, но то и дело кидает упрямые взгляды, продолжая мысленно раскручивать руническую вязь, перебирая значения той странной руны, похожей на перевернутую вилку. Этьен куда-то спешит, рассказывает то ли о новых конях, которых собираются сегодня объезжать, то ли о группе покупателей из Германии. Делия старается сосредоточиться на диалоге, но в какой-то момент сдается, отрицательно покачав головой. Они оба сильно старались сделать этот разговор максимально продуктивным, но будем откровенны голова новоиспеченной Розье была занята далеко не тем мужчиной, каким следовало. И медового месяца не прошло. Пресловутый мистер Лакруа победил этим утром.

- Рунический ребус! - Корделия восхищенно показывает газету, буквально таращит глаза на свою находку, выразительно поглядывая на мужа и понижает голос. - Ты представляешь? Сокровища, спрятанные где-то на территории Британии. Впрочем, это может быть ловкая шутка какой-нибудь лавки артефактов с целью повышения продаж. Но какая… – Волшебница заглядывает в газету и окончательно теряется, потонув в размышлениях, удерживая недоеденный тост в зубах, а освободившейся рукой подтягивая к себе записную книжку и перо, чтобы вписать очередную догадку. Если отослаться не к географическим координатам напрямую, а взять одно из оккультных изложений мест силы Британии, то тогда запись обретает смысл. Что если дальше читать это, как готские руны, а не англосаксонские? Или это мэнские руны? Руна Одал намекает на некоторое обширное наследие, но присутствует, как среди древнегерманского алфавита, так и англосаксонского. А что если…? Розье откидывается на спинку стула. Озарение приходит сладкой вспышкой, затмевая разум. Подобно беззвучной музыке, мелодии на границе сознания, растекаясь удовлетворением до кончиков пальцев. Мгновения несутся прочь, но Делия смакует столь простой, элегантный и в то же время желанный ответ, придирчиво прокручивает решение перед мысленным взором, чтобы найти ошибку, если такая закралась, но уже нутром чуя, что ребус сдался. Шея затекла от долгого сидения на одном месте, у записной книжки собралась горстка крошек, кажется, волшебница за размышлениями методично крошила тост, да и Этьена больше за столом не было. Мужчина махнул рукой на увлеченную супругу и отправился по своим делам. Что же там у него все-таки было? Кони или покупатели?

У рунического камня магичка оказалась аккуратно в полночь, аппарируя в четверти мили с глухим хлопком. После теплой гостиной на улице было прохладно, даже несмотря на предусмотрительно накинутый на плечи жакет. Влажный воздух пахнет землей и травой, словно где-то рядом вскапывали клумбы, сквозь туман пробиваются силуэты находчивых кладоискателей. И таким же темным силуэтом волшебница подходит к месту встречи, отмечая про себя знакомое лицо в виде господина Нотта, стараясь припомнить он ли на свадьбе подарил тот ужасный сервиз, расписанный розами и сатирами. Остальную часть их немногочисленной кампании Розье не знала, с трудом всплывает лицо Бенжамина. Однокурсник или соседний курс? – Господин Нотт, - Делия коротко присаживается в знак приветствия, оглаживая юбку платья ладонями. Светскую беседу за смертельными заданиями вести не удастся, но поприветствовать знакомого не помешает. В полночь в парке, где часто погибают магглы, а маги до сих пор черпают силу, под пробирающий смех призрака и обещания скорой смерти ни один разумный волшебник не станет упорствовать без надлежащей причины. Корделию же вперед вел жар неопытной юности. Не обремененная переживаниями устройства своего материального благополучия, Розье могла позволить себе увлекаться абстрактными идеями, изучать теорию магии и не придавать значения степени опасности сложившейся ситуации. Разве все это не увлекательно? Выбор магички пал на старинную монету. – Я тоже предпочту монету.

Рождественский бал — событие знаковое для всех студентов старших курсов. Шутка ли, возможность потанцевать, повеселиться до утра, провести время в приятной компании! Тем более что лично для Алекто Кэрроу бал Рождественский в этом году последний в школьной жизни. Уже следующее Р
Рождество придётся встречать в доме отчем, в компании с родителями и приглашёнными на приём знатными и уважаемыми гостями, надевая на себя маску примерной хотя бы сравнительно дочери и пай — девочки. А то ешё, не дай Мерлин, родители и замуж надумают к следующей зиме её выдать, и возьмутся подыскивать женихов достойных, тогда вообще будет не вздохнуть не охнуть. А Рождественский бал, хотя бы менее чопорен и официален, чем приёмы в чистокровных уважаемых домах, и позволяет не контролировать себя и своё поведение ежесекундно, а расслабиться и повеселиться вволю.
Ровно за 15 минут до официального начала бала Алекто степенно вышла из девичьей спальни 7 курса Слизерина. Что ж, выглядит она достойно, что подтверждают и соседки по комнате, и зеркало большое, вставленное в трюмо. Изумрудно — зелёное платье с пышной юбкой сидит идеально, тонкий газовый шарфик прикрывает открытые плечи наряда, туфли — лодочки на удобном каблуке однозначно позволят танцевать хоть всю ночь без перерыва, волосы уложены в низкий пучок, а пара локонов по бокам спадают на плечи, в ушах покачиваются длинные серебряные серёжки с изумрудом, а на шее блестят бусы из изумрудов. Кто — то из парней, кажется, с 6 курса, пока Алекто пересекала гостиную факультета, присвистнул даже залихватски вслед ей, похоже, столь невежливым способом выражая восхищение своё. Вот наглец — то! А впрочем, он же нечистокровный, вроде бы, с таких и спрос невелик, где уж невеждам из числа всякого отрепья знать, что свистеть вслед девушке неприлично? Ещё повезло этому горе — свистуну, что Амикус вчера ещё заболел и угодил в больничное крыло, а то бы сейчас невежда точно словил от него как минимум неприятное заклинание. Сама же Алекто ограничилась лишь надменным взглядом свысока, не более того.
Большой Зал по случаю бала, как и из года в год, сиял чистотой, не сказать, что стильными, но приятными взгляду украшениями хотя бы, и огнями. Вдоль стен стояли диваны, столики с прохладительными напитками и лёгкими закусками, в центре оркестр приглашённый уже настраивал инструменты свои, готовясь играть и развлекать учеников и учителей ночь напролёт. Войдя в зал сквозь двери широкие, Алекто даже не успела посторониться, как какой — то торопыга, на пару лет помладше по виду, тут же прошёлся по её ноге в новенькой туфле. Ну, это уж слишком, один невоспитанный хам в спину свистит, другой ногу оттоптал и считает, что так и должно быть! Ловко преградив дорогу попытавшемуся улизнуть парнишке, Алекто осведомилась недовольно:
— Тебя под ноги смотреть не учили, или хотя бы извиняться, когда по чужой ноге прошёлся?
Парнишка с минуту смотрел удивлённо, а после вымученно буркнул:
— Ладно, извини!   
Да что это такое — то? Совсем лишены воспитания грязнокровки всякие, раз даже извиняться толком не умеют? Впрочем, чего уж тут сделаешь, не учить же невежду этого здесь прямо манерам хорошим? Как бы, и народа в зале уже много, и преподаватели не месте, использовать магию на этом чудике себе дороже может выйти. Так что Кэрроу обречённо махнула рукой и хмыкнула:
— Ладно уж, живи, и исчезни с глаз моих, пока я добрая!
Парнишку дважды упрашивать не пришлось, сию секунду след его простыл уже. Что ж, можно и продвинуться дальше вглубь зала, поискать знакомых. Хотя бы Корбана, кстати говоря, пока ещё какой — нибудь горе — невежда по пути не попался. Да и вообще, с Яксли можно и поболтать обо всём на свете, и комплименты приятные в свой адрес послушать, а если повезёт, и на первый танец напроситься незаметно. Не подавая виду, конечно, как приятно ей, когда горячие, ласковые ладони
Корбана её талии касаются, а руки её собственные лежат на плечах Яксли, как будоражит и волнует запах его духов, как манят губы, как хочется зарыться лицом в волосы его. Влюблённость отрицать нельзя, конечно, но показывать её как — то — фи, совсем недостойно юной чистокровной девицы, да и просто глупо показывать романтический интерес и ставить под удар дружбу многолетнюю. В конце — концов, Корбан не дурак, захочет, сам сообразит, что нравится Алекто и как парень.
Едва лишь Алекто поравнялась с группкой знакомых девушек, оккупировавших диванчик, и присела рядом, как прямо над ухом раздался знакомый голос. Ага, вот и Корбан, даже искать не пришлось! А как оживились мгновенно Мэгги и Софи, только что не повисли на Яксли откровенно. А ещё чистокровные девицы, где же гордость — то в них? Корбан тем временем присел рядом, осыпал Лекто комплиментами милыми, и вдруг смутился ужасно. Алекто же довольно улыбнулась:
— Ты тоже великолепен, просто глаз не оторвать, О, мерси, всегда знала, что ты умеешь говорить девушкам приятное и быть джентльменом!
Нет, отсюда точно нужно убираться, иначе Мэгги и Софи покоя им не дадут! Уж лучше до начала танцев постоять, но подальше ото всех, лишь в обществе друг друга. Стоп, Корбан предложил сегодня побыть парой? А, ну конечно, боится небось, что если кому — то из девиц уделит внимание больше чем прочим, то его обиженные дамы на сувениры раздерут. А ревновать к Алекто его уж точно никто не станет, все знают однокурсники и слизеринцы, что они всего лишь с детства лучшие друзья. Мда, быть ширмой чуть обидно, конечно, но зато танцевать — то Яксли с ней будет! Кокетливо улыбнувшись, Алекто сообщила:
— А вот соглашусь, и с большим удовольствием! Пусть все девицы от зависти помрут, что со мной танцует самый — самый замечательный кавалер! Только пока не начались танцы, пойдём поищем местечко поспокойнее? Иначе мои приятельницы дырки на тебе протрут, боюсь.             
Мэгги и Софи услышали слова эти, и хором возмутились:
— Лекто, куда это ты уводишь Корбана? Не узурпируй его!  
Мда, гордостью и самоуважением и не пахнет тут! Что ж, пора этим особам и урок преподать небольшой. Хмыкнув, Кэрроу обратилась к Мэгги и Софи:
— Дамы, а у вас гордость и понятие о самоуважении есть, в принципе? Ну, мы же всё — таки чистокровные леди, а не непонятное отребье разного рода, зачем же забывать об этом? А узурпировать — Мерлин упаси,  это последнее, о чём я думаю. Всего лишь ненадолго похищу Корбана для дружеской беседы, не более того.
И уже под руку с Корбаном Алекто отправилась прочь от дивана с гордо поднятой головой. Ну и отлично, без завистливых взглядов легче намного!  Подмигнув лукаво Яксли, Кэрроу констатировала:
— Как обычно, бал ещё не начался, а за тебя дамы уже подраться практически готовы! А в роли громоотвода по привычке выступаю я, бедняжка.
Впрочем, Корбан даже ответить не успел ничего — оркестр грянуло музыку. Ведомая Яксли ловко и бережно, Алекто вступила вместе с ним в формирующийся круг танцующих пар, и закружилась в чарующем вихре вальса. Мерлин, всё — таки медленные танца и балы школьные придумал мудрейший на света человек! Неподалёку пыталась кое — как кружиться явно впервые танцующая медленные танец пара, на вид курса с 5 так. Мда, явно нечистокровные, иначе такие прыжки бабуинов вместо танцевальных па не совершали бы точно! Девчонка ещё пытается хоть как — то подстроиться под музыку, а парнишке точно медведь на ухо наступил. Склонившись к уху Корбана. Алекто прошептала:
— Лишний раз убеждаюсь в плюсах аристократического воспитания и наличия хотя бы элементарных манер!

Нечасто удавалось сбежать от родителей, особенно к тем, кого Краучи тихо недолюбливали, но виду не показывали. Речь шла именно о Блэках. Отец Младшего Крауча прознал, что его сын водит дружбу с Регулусом, даже пару раз язвительно отозвался об этой дружбе, сравнив ее с пригретой змеей на груди, но Барти до мнения отца было до звезды и он считал, что неплохо было поддерживать общение с семьей, с которой Краучи когда-то сами связались в прошлом.
Тем более Барти любил свою бабушку, несмотря на всю ее строгость. Он глубоко переживал ее смерть, которая совпала с его поступлением в магическую школу. Наверное, частично из-за этого Младший решился на дружбу с Регулусом, которая переросла в крепкие доверительные отношения. Барти относился к Регулусу как к родному брату и переживал с ним все радости и невзгоды, старался видеться даже за пределами школы, сбегая из дома и получая потом от отца суровые наказания.

Отец ненавидел и подозревал всех вокруг. Барти понимал, что это было влияние работы, но не хотел принимать подобного отношения к себе или к своей матери, к дальним родственникам и ко всем, кого Крауч Старший мог подозревать в связях с Пожирателями Смерти. Тогда Младший заикнулся об этом Регулусу, что его отец в Министерстве может готовить очередную проверку среди чистокровных магов и вряд ли он будет наносить им вежливые визиты. Именно в тот день Младший узнал правду о друге, сжимая его руку в своих избитых отцовской линейкой ладонях. Тогда Бартемиус слушал Регулуса, раскрыв рот, ощущая, как сладкое чувство справедливости и восхищения заполняет его грудь и живот.

И теперь Бартемиус стоял посреди гостиной в доме Лестрейнджей. Было страшно и приятно одновременно, он испытывал трепет перед этой семьей, хотя видел их лишь краем глаза на некоторых приемах, куда отец с удовольствием таскал сына, чтобы тот учился светской жизни. Что ж, отец хотел, чтобы сын учился налаживать связи, то вот они — его будущие связи, которые точно отцу не понравятся от слова совсем.
Теперь нужно было не подвести Регулуса и доказать Лестрейнджам, что Бартемиус Младший достоин стать частью их общества.

На следующий день, после прибытия в особняк Лестрейнджей, Крауч поднялся рано утром. Постель Регулуса, к его удивлению, была пуста. Посмотрев с сомнением на время, Барти потер глаза, понимая, что он не проспал, а вообще встал, по идее, раньше всех. Ладно, ему нужно было найти Регулуса, потому что он все еще волновался находиться наедине с кем-то из Лестрейнджей, а с другом было как-то спокойнее в чужом доме среди чужих людей.
Умывшись холодной водой, юноша вытер полотенцем бледное лицо и посмотрел на себя в зеркало: на него смотрел тощий юноша, с синяками под глазами и заметными веснушками на носу. Поджав губы, он резко отвернулся от зеркала и принялся одеваться, глубоко размышляя о том, как он вообще сможет доказать свою полезность этой семье.
Наверное, они как-то его испытают. Регулус постоянно пропадал на тренировках или заданиях, ему всецело доверяли участвовать в революционном движении, а Крауч... Он чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, когда ловил косые взгляды от тех же Лестрейнджей.

Размышляя о наболевшем, Барти не заметил, куда он вышел из спальни. Поместье было большим, из-за незнания можно легко попасть в другую часть дома, что и случилось с юношей, когда он отвлекся от мыслей — Бартемиус оказался в небольшой библиотеке. В голове сразу мелькнула идея сократить время до завтрака за чтением интересных книг, которых, наверное, не было даже в запретной секции Хогвартса.
Потерев ладони, Младший подошел к шкафам, с любопытством читая названия книг на старинных корешках: где-то текст был частично стерт временем, а на каких-то книгах отливал изумрудным или золотым. Взяв один том, он открыл его и пролистал страницы, борясь с желанием вырвать парочку особо интересных. Книга была о зельеварении, а Крауч обожал этот предмет и отлично справлялся с заданиями на нем, вызывая у учителей восторг.

Увлекшись чтением, юноша не заметил, что в библиотеке стало на одного человека больше, лишь внезапный женский голос заставил его слегка вздрогнуть и обернуться. Замерев в неловком молчании, Крауч окинул взглядом хозяйку поместья, задерживаясь на открытых участках тела. Крауч никогда не видел женщин в подобном образе вживую, выглядело это притягательно и возбуждающе, но юноша взял себя в руки, понимая, что ему скорее влетит за наглое вторжение в библиотеку.
— Прошу прощения, госпожа. Я случайно сюда забрел, когда искал Регулуса.

Бартемиус воспринял слова про любопытство как намек на наказание, из-за чего он нервно потер свежий шрам на ладони, не сводя пристального взгляда с женщины.
— Отец приучил меня вставать рано. Он считает, что ранний подъем нужен для того, чтобы стать успешным.

[indent] Последний раз Ги столкнулся с отцом, когда собирал вещи для переезда. С того злосчастного разговора про клоунов и «когда же ты повзрослеешь» успело пройти некоторое время, однако Ги то ли оказался излишне упрямым, то ли злопамятным. Факт оставался фактом: говорить с Мариусом Пруэттом ему больше было не о чем. Отношение к себе он понял, все точки были расставлены, дело оставалось за малым – убраться из «Гнезда», которое без Молли и Фаба резко перестало быть тем самым домом из детства, столь любимым Ги.
[indent] Новость о том, что по его душу приходили вич-вочеры, разнеслась по семье в мгновение ока, и «Гнездо» томилось в молчаливом ожидании дальнейших событий. Ги чувствовал, как неуловимо меняется атмосфера. Чувствовал взгляды, в которых прямо-таки читалось неверие в то, что всё это на самом деле. Когда он случайно встретился с отцом в коридоре, с парой тяжёлых сумок с вещами, Ги поначалу хотел взглянуть на него с вызовом, сказать что-нибудь, не ждал, что клоуна в вочеры возьмут, да? Но передумал. Решил, что больно много чести. Вопреки всей своей дурашливости и несерьёзности, из детских претензий к отцу Ги давным-давно вырос.
[indent] К тому же, молчание и равнодушие ранят сильнее любых слов – об этом Ги тоже прекрасно знал.
[indent] И видел, как отец тоже что-то хотел ему что-то сказать. Что именно – этого он уже никогда не узнает, но, честное слово, он и в последний раз сказал более чем достаточно. Ги сильно сомневался в том, что услышит о себе что-то новое.
[indent] В итоге «Гнездо», которое по меркам некоторых из «священных» тоже звёзд с неба не хватало, он променял на крохотную дешёвую квартиру в Косом переулке. Владелец долго стыдливо рассказывал, что вообще-то мало кто горит желанием здесь селиться, потому что звукоизоляция ни к чёрту, зимой жуткие сквозняки, а летом духота, да и запах лекарственных зелий, доносящийся с нижнего этажа, кажется, не выветрится отсюда и за несколько столетий. Ги окинул комнату пристальным взглядом, оценил тесную кухню, потёртый диван с выцветшей обивкой, заменявший спальное место, расколотую плитку на стенах туалета, поющие на ветру оконные ставни, облезлый коврик, оставленный не то предыдущим жильцом, не то брошенный владельцем для создания хоть какого-то подобия уюта – и, широко улыбнувшись, заявил, что это идеальный вариант.
[indent] «Гнездо» и эта квартира были словно небо и земля. Но Ги рассуждал так: «Орлиное гнездо» было семейной усадьбой и жить там, соответственно, должна семья. А он один. Без жены, без детей и так далее. В сущности, что нужно для него одного? Да не так много, если подумать, на самом деле: место для сна, место для еды и туалет. Тяги к излишней роскоши в нём никогда не было, да и находиться в этой квартире долго Ги не планировал: за первые дни работы в штабе вич-вочеров он успел осознать, что именно там в основном проводить время и будет. В квартире он нуждался исключительно как в месте для того, чтобы было куда сложить своё бренное тело после трудного рабочего дня.
[indent] Поэтому он сразу сказал тёте Лукреции: «Тебе там не понравится».
[indent] Это не блэковский Рейвен-Хаус и даже не «Гнездо». Это самая обычная маленькая квартира, рассчитанная исключительно на одного человека – и да, Ги прекрасно понимал, какое именно жильё он снимает. У него не поехала крыша, не помутнился рассудок, он не ударился головой на одном из последних рейдов (разве что совсем чуть-чуть). С самого начала, когда у Ги только возникла мысль о переезде, и до самого конца он очень чётко осознавал, что творит, на что тратит деньги и где планирует прожить следующие... бог знает сколько лет.
[indent] Возможно ему просто нравилось смотреть на то, как от его каждого подобного решения у всех знакомых и родственников вытягиваются лица.
[indent] Тётушка, правда, всё равно настояла на своём визите, и тут он мог разве что руками развести, мол, ну как знаешь, моё дело тебя предупредить. Ради приличия к этому визиту стоило бы хоть сколько-то подготовиться: пыль там вытереть, окна вымыть, сообразить какое-то подобие праздничного ужина, всё такое. Одно «но»: бумажная работа всё так же никуда не делась; её было много что у хит-визов, что у вич-вочеров – у них-то тем более. И времени эти бумажки усасывали столько, что диву даёшься – а куда же подевались последние два часа, я же только-только сел отчёты заполнять.
[indent] Ну вот туда и подевались. И пришлось Ги возвращаться второпях – министерский камин отправил его прямиком в «Дырявый котёл», где заказал пастуший пирог с собой и, забрав свой заказ, рванул к Малпепперу. Тётушка как раз там его и дожидалась.
[indent] – Прости-прости! – извиняется он буквально на бегу, – давно тут ждёшь?
[indent] С обратной стороны дома была хлипкая лестница, которая как раз и вела на второй этаж. Ги впихивает запакованный в бумагу и перевязанный бечёвкой пирог в руки тёти Лукреции, попросив подержать его, пока он ведёт неравную борьбу с заедающим в замочной скважине ключом. В конце концов дверь поддаётся, и Ги, изобразив галантный поклон, приглашает тётушку пройти внутрь.
[indent] – Дом, милый дом. Тебе нравится?, – ехидничает он, – падай, куда хочешь, – из вариантов был, собственно, диван и невысокий табурет, – сейчас ещё чай заварю, вообще заживём.
Пять часов, правда, уже успели пройти, но ведь лучше поздно, чем никогда, верно?

ваш пост

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

Это даже не было запланировано. Предполагалось, что Элиас вместе с двумя «коллегами» заберут одну книгу у скромного старика-волшебника, проживающего в глухой деревеньке в Ирландии. Приказ был сделать всё без лишнего шума, не привлекать внимание к их появлению в этой точке на карте и уйти до тех пор, пока кто-то запаникует и вызовет Аврорат. Казалось бы, плевая задача для боевых магов, вот только, как это часто бывает, даже в самом идеальном плане может быть изъян.
Розенберг был уверен, что если со стариком по-человечески поговорить, он отдаст книгу без лишних разговоров и без Чёрной метки над своим домом. Зачем ему лишние трудности? Всё, что он хотел, спокойно дожить этот век в обветшалом домишке на берегу реки Шаннон. Всё пошло не по плану, когда они пробрались в дом и случайно наступили кошке на хвост. Чёрной кошке на чёрный хвост в чёрной комнате. Ирония судьбы, да и только. Мужчина с трудом сдержался, чтобы не выругаться - более глупой ситуации было трудно придумать. Трое боевых магов поздним вечером пробрались в дом и едва не похоронили всю операцию из-за домашнего животного. Котяра взвизгнул, зашипел и был таков. Трое Пожирателей на миг замерли, прислушиваясь, но всё было тихо. В деревенский колокол никто не бил, небо не прорезали вспышки сигнальных заклинаний. Выждав ещё с полминуты, волшебники двинулись дальше, и на лестнице столкнулись с маленькой девочкой, прижимавшей к груди сбежавшего кота, который по-прежнему шипел и отплёвывался, но жался к девочке. Малышке на вид было лет восемь-девять, её огромные голубые глаза буквально светились в темноте. Элиас уже поднял было палочку, чтобы прошептать обездвиживающее заклинание, но крошка оказалась проворнее и закричала. При том так громко, что заложило уши! После этого начался настоящий хаос, где трое бывалых Пожирателей едва не попрощались с жизнью из-за кота.
Трасгрессировать втроем из узкой гостиной ветхого домишки не представлялось возможным, но когда они выбрались на улицу, их уже ждали. На их беду в деревеньке были авроры - проездом ли или местные, какая разница? - факт оставался фактом. Их готовы были угостить заклинаниями и не позволить уйти отсюда живыми.
Розенберг проклинал весь белый свет, отбиваясь от заклинаний, выставляя щиты и выпуская в противников ответные заклинания. Воздух искрил, даже скрипел - волшебник был почти уверен, что над ними развернули антиаппарационные чары. Видимо, кто-то из авроров владел невербальной магией... Один из соратников сполз по стене, но тут же попытался подняться - из-под железной маски, скрывавшей лицо, текла кровь. Другой уже драпал со всех ног к краю деревни. Эл его понимал: авроров было восемь, и одному Мерлину известно, как их столько здесь оказалось на краю Ирландии, так что бегство казалось не самой худшей затеей. Своё эго от позора он ещё успеет отмыть, как и от чувства стыда, если выберется отсюда живым. Одно из заклинаний попало в бок и прорезало мантию - Розенберг отступал, парируя и больше защищаясь, чем нападая и давая достойный отпор.
— Вставай, твою мать, - рывком поставив поверженного Пожирателя, буквально приказал мужчина.
— Держи щит, не отвлекайся ни на что и держи щит, понял? - Пожиратель что-то прогудел в ответ, так что Элиас не разобрал слов. Видимо, ему прилично досталось. Ладно, с этим они разберутся позже. Главное, унести отсюда ноги.
Они почти добрались до края деревеньки, откуда можно было трансгрессировать, и Розенберг, наконец, выпустил плечо товарища. Тот пошатнулся.
— Уходи немедленно, - дрожащая рука с волшебной палочкой была залита кровью, но всё же после пятисекундной задержки боевой товарищ исчез. Щит, что он держал, спал, и в этот момент в Эла полетело заклинание. Даже два. Они срикошетили, и одно из них ударило его по лицу. Волшебник пошатнулся - удар был довольно мощным - но всё же устоял на ногах, чувствуя, как маска сначала впилась в кожу, прорезая её в нескольких местах, а затем пошла трещинами. Раненый бок тянул к земле. И всё же Элиас поднял палочку и трансгрессировал, оставив ни с чем авроров, которые уже бежали к месту, где только что стоял Пожиратель Смерти, оставив после себя лишь брызги крови на песке и гравии.
Мужчина буквально вывалился из трансгрессионного вихря и упал на колени в холле своего дома. Палочка выпала из его рук и покатилась по начищенному до блеска мраморному полу. Дрожащими пальцами Розенберг потянулся к маске - она буквально рассыпалась на части в его руках, и куски с лёгким стуком посыпались на пол. Ещё несколько секунд, и авроры увидели бы его лицо. Дьявол, дьявол, дьявол... Что это была за чертовщина? Он не торопился вставать с колен и лишь немного изменил положение, приваливаясь затылком к стене. Сейчас он немного посидит и приведёт себя в порядок. Совсем чуть-чуть времени, небольшая передышка. Ему это так было нужно.
По лицу, с обоих сторон от глаз, текла кровь, была рассечена щека и нижняя губа. На бок, кровь из которого успела пропитать всю мантию, Розенберг почти не обращал внимания. Хотелось спать, но спать было нельзя.
Элиас попытался встать, но не вышло. Идеальный мраморный пол был залит его кровью и усыпан осколками маски Пожирателя Смерти. Он должен был убрать всё это, пока не проснулась Эрика и не признала в брате того, кого он столь рьяно от неё скрывал. Но как же хотелось спать...
— Поднимайся, - прошипел самому себе Розенберг сквозь стиснутые зубы. — Поднимайся.

[indent] Иногда Вильгельмина задавалась вопросом: имел ли хоть кто-то в их обществе настоящий выбор? Каждому из них была предписана определенная роль, чей «функционал» не мог перейти за границу дозволенного, как бы того ни хотелось. На первый взгляд, взрослые люди выглядели более свободными – их жизнь теперь принадлежала лишь им, не завися от решения родителей, но ведь и они, в свою очередь, когда-то стали пешкой в далеко идущих планах своих родителей, живя с последствиями чужого выбора. Ни для кого не было секретом, что брак Гертруды и Гюнтера был точно таким же договорным союзом, как и большинство браков чистокровных семей – как и в будущем брак самой Мины. Перспектива звучала весьма обременительно и подчас ужасно на словах, но на удивление не вызывала в юной девушке столь резких отрицательных эмоций, как у некоторых ее сверстниц. Может, свою роль сыграл пример родителей, которые вроде бы были счастливы вместе, хотя и поженились не по любви? По словам, Гертруды, она возникла позже. А были ли они счастливы? Чем больше юная фройляйн пыталась вспомнить, какими были отношения ее родителей, тем более расплывчатыми и далекими казались события тех дней. Они никогда не ссорились при ней, всегда были вежливы и учтивы друг с другом, но дети наивны и замечают лишь очевидное. Когда умер Гюнтер, Гертруда послушно носила траур отведенный ей срок, а потом жизнь вернулась в прежнее русло, словно ее мужа и вовсе никогда не существовало в их жизни. О его присутствии напоминали лишь совместные портреты и несколько зачарованных фото, да и то Вильгельмине показалось, что этих вещей стало в их жизни гораздо меньше – лишь большой семейный портрет в гостиной и несколько фотографий, которые отлично вписывались в интерьер каминной полки, отвечая требованиям идеальной австрийской семьи – белокурая женщина с завитыми локонами и идеальной укладкой, высокий мужчина и две светловолосые дочки с одинаковыми улыбками – похожими рисунками пестрили все рождественские открытки. Гертруда почти не вспоминала о своем супруге, редко поощряя разговоры о нем, когда его инициаторами выступали ее дочери… Скучала ли она по нему? Был бы этот договорной союз, если бы Гюнтер не умер так рано?
С уверенностью заявлять, что Вильгельмину совершенно не пугали грядущие перспективы ее взросления, было бы явным и откровенным малодушием. Конечно, пугали. Гертруда уверяла ее, что непременно подберет ей самую лучшую партию, но ведь это будет только по ее мнению, которое могло быть отличным от мнения дочери. Едва ли это что-то меняло, но одной этой мысли было достаточно, чтобы вселить тревожный трепет в девичье сердце в ожидании известий о предполагаемом женихе. К счастью, им оказался тот, кого Мина уже знала. Элиас Розенберг был тоже студентом Дурмстранга, и их разделяло всего лишь два года. Учитывая крайне консервативные взгляды Гертруды и ее придирчивый подход, иначе и быть не могло: мужем ее дочери мог стать либо австриец, либо немец. Хотя предрассудками о чистоте арийской расы в большей степени страдали простые люди, ее мать с большой охотой и рвением разделила эти некогда пагубные веяния. Семья Розенбергов была обеспеченной, влиятельной и самое главное – отличалась чистотой крови. Для Вильгельмины все эти критерии были хорошо заученной скороговоркой о том, каким должен быть будущий муж, но для нее главным было вовсе не это. Элиас был статным молодым человеком, приятной наружности. Отличался прекрасными манерами, был начитан, имел изысканный вкус, к представительницам прекрасного пола всегда относился с уважением и почтением. Мина не помнила, чтобы его имя фигурировало в школьных сплетнях – его репутация была безупречна.
Их знакомство началось задолго до помолвки. Тогда фон Нойманн была совсем юной, недавно начав свое обучение в Дурмстранге. В их семье было непринято поднимать тему слабостей, но одна из них была настолько очевидной, что ее не удалось скрыть даже от десятка чужих ей людей во время занятий по полетам – страх высоты. Говорят, многие наши фобии иррациональны, особенно, если они не имеют под собой реальный прецедент. У Мины, к счастью, его не было, но, как бы она ни старалась, иррациональным страх не казался – она могла упасть с метлы и разбиться. Как минимум, покалечиться! Даже несмотря на то, что весь процесс проходил под пристальным присмотром учителя. Разумеется, экзамен она не сдала.
Она уже и не помнила, как так получилось, что именно Элиас предложил ей свою помощь. Еще более необъяснимым было то, что она этой помощи совсем не сопротивлялась. Мина не отличалась излишней гордыней, но любая неудача и неумение исправить ее самостоятельно – признак слабости, так ее учили. Розенберг был настолько деликатным и вежливым, что принять его помощь оказалось проще, чем принять ее от собственных сокурсников. В Дурмстранге всегда была сильна конкуренция, и далеко не все товарищи по факультету горели желанием помочь, полагая, что тем самым оказывают помощь своему конкуренту. И все же, не зря говорят, что «все, что не делается – к лучшему». Первый опыт полетов и этот экзамен были едва ли не самыми ужасными днями из школьной жизни фон Нойманн, но именно этот опыт преподнес ей два неожиданно приятных сюрприза: она получила травму носа, и, благодаря исцеляющему заклинанию избавилась от ненавистной легкой горбинки (целительница решила, что горбинка как раз и была последствием травмы, а Мина не стала переубеждать), но самое главное – приобрела новое приятное знакомство.
Когда они стали старше, Элиас пригласил ее на Святочный бал. Они не встречались, а он был старше ее на два курса – это было немыслимо! И вместе с тем просто удивительно прекрасно. Быть может, это ничего не значило, но глупо отрицать, как юной девушке был приятен подобный жест: получить такое внимание от старшекурсника, да еще и из такой семьи! Наверняка многие завидовали ей, и не зря. Вечер они провели чудесно: степенные, медленные танцы, в которых Элиас был также великолепен, как и в знании манер, сменились долгими разговорами на самые различные темы: оба разделяли увлечение классической музыкой, читали одних и тех же философов, им было, что обсудить, и даже о чем поспорить. Когда-то Гертруда сказала, что увлечение Моцартом – баловство, а вот Элиасу тоже нравилась его музыка. Возможно, этот вечер мог бы стать началом чего-то большего, но по тем или иным причинам не стал – темп жизни в Дурмстранге, постоянное соперничество и огромный объем заданий едва ли давал студентам большой простор для личной жизни. К тому же, Вильгельмина не могла просто хорошо учиться – она должна была прекрасно учиться, и непременно на Эрстере.
Потом ей казалось, что все эти события произошли в ее жизни не просто так. Сколько бы фон Нойманн ни пыталась отрицать романтичность своей натуры – в силу возраста она просто не могла быть другой. Ей хотелось верить, что все эти события были эдакой путеводной нитью к их запланированной помолвке. Не просто так судьба надоумила Гертруду выбрать именно Элиаса!
Он всегда был с ней честен. Пока между ними был лишь договор, но кто сказал, что они не смогут полюбить друг друга? Они никогда не узнают ответ, если не попытаются сделать шаг навстречу. И они попробовали. Может быть, «любовь» была слишком громким определением, но влюбленность… Да, Мина совершенно точно ее чувствовала. Как еще назвать этих неумных бабочек в животе и до боли знакомый, нежный трепет в груди в ожидании встречи? Он креп день ото дня, от встречи к встрече, превратившись в ноющую тоску, когда Элиас окончил Дурмстранг, а Вильгельмине оставалось еще два года учебы. Они стали видеться реже – лишь во время каникул, и теперь в основном в присутствии третьих лиц. С того момента, как Розенберг начал взрослую жизнь, Гертруда особенно переживала за то, как далеко могут зайти отношения ее дочери с ее женихом еще до свадьбы. И не зря.
Мягкая улыбка тронула губы девушки при воспоминании о том удивительном дне. Как раз в этот момент на пороге ее комнаты показалась Герда, объявляя, что мать просила ее спуститься вниз – к ней приехал Элиас. Это было удивительно приятной неожиданностью, ведь обычно он предупреждал ее о визитах, и вдруг такая спонтанность! Если бы у нее было время, Мина бы непременно переодела платье, но была лишена такой привилегии. Оставалось надеяться, что легкое летнее платье цвета пепельной розы в самом деле так ей идет, как ее в этом уверяла Гертруда.
— Элиас! – воскликнула волшебницы, впорхнув в малую гостиную. – Какой удивительный сюрприз! – радостно продолжила она, поспешив к нему навстречу. Разумеется, матушка была где-то рядом, и эта мысль никогда не покидала белокурую голову Вильгельмины, тут же заставляя сдерживать собственные порывы.
— Ты не написал, что собираешься сегодня навестить нас, — это был не укор, скорее, искреннее удивление. Безусловно, приятное. Мужчина стоял к ней спиной, по-прежнему не отрывая взгляд от живописных летних красок за окном: опускались сумерки, раскрашивая небо в цвета розового золота. – Что-то случилось? – подходя к нему со спины и осторожно накрыв ладонью его руку, уже тише спросила волшебница. Элиас выглядел встревоженным и…напряженным. Она уже читала подобные настроения в его темных глазах в последний год – порой они овладевали им совсем ненадолго, а иногда он неожиданно замолкал, будто ускользая от нее. Совсем, как сейчас.

Эван даже на мгновение теряется от ее напора, но следом отвечает на жаркий поцелуй с не меньшим жаром. Кто бы мог подумать, верно? Видимо это было нужно им обоим. Забыться в чужих объятиях, отвлечься от чего-то или же кого-то другого.
Одежда летит на пол, а стоны явно были бы слышны в коридоре, если бы не заклятие тишины. Поцелуи, прикосновения, запах ее духов, кажется все это сводит Эвана с ума. Кора выгибается навстречу его движениям, навстречу его рукам. Волна удовольствия накрывает их практически одновременно. Эван не спешит отстраняться, прежде наклоняется, притягивая Кору к себе, что бы поцеловать ее. Определенно стоило задержаться в библиотеке ради такого поворота событий.

Собираются они уже молча. Смущение кажется повисает между ними, тяжелое, гнетущее, как и вопрос, а что дальше? Пара взмахов палочкой, несколько застегнутых пуговиц и вот уже ничего и не указывает на то, что между ними что-то было.  Розье накидывает мантию на плечи, подхватывая свою сумку. МакДугал говорит о том, что им теперь уж точно пора и приходится с ней согласиться.
- Уж от Филча точно сможем сбежать, запустим в него ступефаем в крайнем случае, - Эван улыбается, а следом все же не сдерживается, подходит ближе. - Ты великолепна, - он едва касается губ Коры своими, проводит пальцами по ее щеке.

Розье выглядывает в коридор первым, осматривается на предмет очередных незваных гостей, а следом протягивает Коре руку. В принципе вполне неудивительный жест после произошедшего. В гостиной явно уже заметили их отсутствие, да и к тому же вполне связали с тем, что они задержались в библиотеке. Шепота за спиной явно не избежать, так почему бы и не…
- Как насчет того, что бы встречаться? - первым нарушает тишину Эван, спрашивает правда шепотом, что бы ненароком не разбудить какую-либо картину. - Зато обойдемся без лишних сплетен, а надоест шумно расстанемся через пару недель?
Розье крепко сжимает ладонь Коры в своей, ловит себя на мысли, что ему нравится это чувство. Он почти забыл, как это когда-то кто-то просто рядом, а не пытается ебать мозги 24/7. Сольвейг последние полгода только этим и занималась, а к чему все это привело? Да ни к чему. Гневу отца, испорченным отношениям и куче дерьма, что они наговорили друг другу в Рождественские каникулы.

Они добираются до гостиной без приключений, видимо исчерпали их в самом начале. Прежде чем назвать пароль от гостиной, Эван бросает быстрый взгляд на Кору, сжимает ее руку чуть крепче.
Взгляды нескольких старшекурсников, что засиделись в гостиной, сразу же направляются в их сторону. Но вот Розье плевать на это, когда его вообще интересовало чужое мнение?
- Увидимся утром? - спрашивает парень у МакДугал, следом выпускает ее руку из своей, наклоняется что бы легко поцеловать девушку в щеку.
Пусть уж лучше судачат как они смогли скрывать отношения, нежели о чем-то ином. Все же инициатором произошедшего был он.
- Чего уставились? - это уже обращено к тем, кто засиделся в гостиной. Розье усмехается, провожая взглядом девушку, что скрывается в спальнях девочек.

ориентируйтесь на заявку выше. Пишу в основном 7к слов, может и меньше, а может и больше.

Ага, хорошо соображает. Убегать не стала, плакать или заискивать тоже. Вот чего Муди терпеть не мог, так это тот оправдывающийся тон, который слышал по пять раз на дню то от подчинённых, то от подследственных. Если бы девчонка сейчас начала заверять его, что она не при чем и вообще рядом стояла или проходила мимо, лояльность Аластора быстро бы иссякла.
А так любительница свободы слова его даже заинтересовала. Не часто встретишь, чтобы малолетняя волшебница так яро интересовалась маггловской политикой. На каком она курсе, пятом или шестом? Самое время готовиться к экзаменам, а не искушать судьбу, митингуя у входа в Министерство Магии.

В том, что девчонка из волшебников, Муди уже не сомневался. Врать она, кажется, не умела, недоговаривать тоже - своим взглядом, скользнувшим по аврорскому значку на его мантии, выдала себя с потрохами. Пусть и попыталась извернуться, откупившись размытой фразой о тех, у кого есть силы что-то изменить.

- И на каком ты курсе? Небось С.О.В. по маггловедкнию сдавала? - Аластор усмехнулся. Он бросил быстрый взгляд за спину, посмотрел по сторонам и, выгадав момент, достал волшебную палочку и одним коротким движением стёр с обоих плакатов упоминание волшебников. Вряд ли шкеты, конечно, решатся повторить вылазку, но если решатся, пусть им придётся потратить лишние пятнадцать минут на написание новой ерунды.
Поводов для ареста тут не было. Даже попытку нарушения Статута сюда не припишешь - эти плакаты едва ли привлекали больше внимания, чем форменная мантия Муди. При задержании девчонка не сопротивлялась, угрозы для похожих и тем более самого Аластора не представляла. По всему выходило, что надо вызвать её родителей и поговорить с ними по душам. Но совам нужно время, ближайший камин в Министерстве, а говорящего Патронуса к незнакомцам не отправишь. По-хорошему надо привести любительницу Ирландии в атриум и передать дежурному, пусть сами там разбираются, как разыскивать её родню и какие санкции к ним применить. Много чести для такой малявки, чтобы с ней возился аврор, а уж тем более старший.
А дежурит сегодня Перкинс. Дотошный, как пять нюхлей. Не выпустит, пока не оформит всё по протоколу, ещё наверняка и личные дела ее родственников поднимет на предмет подозрительных связей.

- Ну, рассказывай, что там с твоей Ирландией.
Не поведёт он её в Министерство. Нечего там делать, только честных служак отвлекать своими глупостями. Перкинс и так найдёт себе занятие, даром что в Лютном только вчера закончились облавы на подпольных зельеваров.
- Прости, конечно, но у меня обед, - остывающая (а по сути уже остывшая) картошечка действительно волновала Аластора сейчас куда больше, чем судьба ирландских магглов. Поэтому он отошёл в сторону, чтобы телефонная будка (совершенно обыкновенная, разве что заговоренная от чрезмерного внимания магглов - вход в Министерство был ниже по переулку) заслонила его от прохожих, прислонился к стене и закинул в рот пару кусков жареной рыбы.
- И давай побыстрее. Как тебя, кстати, зовут?

Маркус любил гулять вечерами, особенно перед полнолунием, до которого оставалось меньше недели. Прогулки помогали развеяться, волку нравилась свобода и запах леса, хоть до леса Белби толком не доходил, разве что до озера. Он уже выпил первую дозу зелья, так как писал дядя в последнем письме. Такая жизнь всегда его раздражала, иногда больше, иногда меньше, но скрываться он не любил. Ему хотелось обычной жизни, а не прислушиваться к внутреннему зверю каждый раз, следить за языком, ведь он слышал и чуял куда больше других. И прочие мелочи в виде контроля. Любому человеку это бы надоело.

Марк уже шел по замку в сторону башни Рейвенкло. И он бы шел своей дорогой, но кое-что донеслось до его тонкого слуха.«Отлично...Девочки малые, что уже совсем с ума посходили?» Судя по запаху вокруг блондинки, которая не реагировала на агрессию чем еще больше раздражала однокурсниц. В общем вокруг мирной девочки собралось двое, что как минимум нечестно. Маркус хоть и не был как-то связан со старостой, но проходить мимо определенно не собирался. Больше всего Марк ненавидел, когда пытались докопаться либо до слабых, либо просто к тем, кто был выше глупых междоусобиц. Белби приближается беззвучно, он хищник природа его этому научила. Меньше минуты и он стоит рядом с белокурой девочкой.

— Смотрю родители вас не научили, как ведут себя дамы в приличном обществе. Спрятали палочки, пока я у вас их не отобрал.

Маркус говорит строго, и точно знает, что имена этих двоих он запомнит.

— Вы бы, девочки, лучше бы оценки подтянули, ваш год лишает нас пунктов с моментальной скоростью. Не потому ли это, что вы так низко нападаете на безоружного еще и двое на одного. Видимо о чести вам родители тоже не рассказывали.

Белби видит, как барышни заливаются краской и прячут палочки. Он отлично знал, что младшекурсницы сохнут почти по каждому из их года, а тем более по тем, у кого известные семьи. Марк мог похвастаться всем, но он умел вести себя в обществе.

— Быстро по комнатам, и подумайте о том, как вести себя в обществе. Если я еще раз подобное увижу, будете разбираться с деканом. Он такого не потерпит.

Белби смотрит вслед неприятным уже для четырнадцати лет девицам и переводит взгляд на белокурую девочку, которую, кажется, звали Луной. Ах, да староста предупреждал, что она иногда ходит во сне, точно.

— Луна, ты в порядке? Маркус улыбается, — ах, да, не уверен, что мы знакомы — Маркус Белби. Парень протягивает девушке руку, и радуется, что с ней судя по виду ничего плохого случится не успело.

За окном был дикий ливень. Такой, в который лишь сидеть у камина хочется. Амикусу же обдумывал план действий, ожидая своего гостя. Нападение на иностранную делегацию отличный ход, но просто их убить слишком просто. Лорд хотел посеять страх, а именно под их лицами убить магглов и завязать интернациональный скандал. Идея гениальная, безусловно, но нужно было четко проработать детали, осмотреть местность. У Пожирателей много глаз и ушей в министерстве, поэтому маршрут прибытия иностранцев ему известен, как и общие черты того, как авроры собираются сопровождать их и предоставлять охрану. В идеале, конечно, чтобы вместо оговоренного места порт-ключ перенес их в другое место. Увы и ах, у них не настолько много связей, а значит нужно продумывать план попроще.

Эльф сообщает о прибытии гостя, Кэрроу распоряжается о том, чтобы принесли напитки и проводили Лестрейнджа в малую гостиную. Амикус уже наложил на нее чары, чтобы ни одно слово не вылетело за пределы комнаты. Мать сегодня удачно где-то встречалась с подругами, но ему не нужны сюрпризы.

- Рудо, рад тебя видеть. Как ты?

С Лестрейнджем старшим они знакомы давно. Школа, общие знакомые, один и тот же круг, да и род занятий у них весьма похож. В общем общения было побольше, чем с некоторыми другими пожирателями. Мику было комфортно работать вместе с Рудо. Кэрроу взмахивает палочкой и разливает по бокалам огневиски, после передает сразу же бокал Рудольфусу.

- Судя по информации полученной нашими коллегами, делегация прибудет в Ричмонд парк. Там судя по всему достаточно места, чтобы скрыть происходящее от магглов.

Амикус предлагает гостю сесть и после занимает соседнее кресло. Мужчина делает несколько глотков. Один взмах палочки и перед ними в воздухе зависает карта местности, которую ему тоже предоставили. Амикус в этой маггловской части города с роду не был. Среди волшебников куда больше популярны другие леса.

- Еще бы вообще иметь понятие что это за место, я в такие маггловские дыры не суюсь.

- Take it to the wall to be hung on the wall, to be viewed by all a tribute in the grand hall...

- ... to be hung on the wall, - протянула Сибилл чуть визгливо и навзрыд, в тон солистке "Банши"; девушки начали петь уже после того, как в ней оказались три шота, и полностью название она не запомнила. Кто вообще называет панк-группу названием больше чем из двух слов? Проигнорировав соль и лайм, Трелони резким движением закинула в себя шот текилы, после чего кликнула бармена - этой дороге в Рим нужен был финал в римском консульстве, а за консула сойдёт пол литра тёмного эля. У неё сегодня праздник, который начался дня два назад, а ещё она что-то забыла, но не могла вспомнить - что именно, и это её волновало, но только до той поры, пока Сибилл не отвлекалась на "блестящее".

- Bring yourselves out from your showcase parties, But you’ve been shut away too - long - you’ve been shut away too long..., - девушке-вороне надрывающейся в микрофон вторил зал, шумное дымное море голов, эпилептично колышущееся в красно-синей темноте. Жара, духота, ядовито-красный логотип "клуб 100" над баром, неон, вспышки света и звук, который не слышно, но от которого закладывает уши, а внутри всё дрожит так, что скоро станет желе; прежженые иглы волос, потёкшие мейк-апы, тяжелые кожаные куртки и сапоги, в которых жарко, шипы, слэм и ор; кто-то бьёт кого-то в толпе, кому-то разбили прямо об рожу стакан, кто-то курит траву и блюёт в туалете, а кого-то зачали здесь же, в углу. Свобода, мир и любовь - великое благо иметь право и мочь делать то, что хочется, и делать это прямо сейчас.

Сидя в пол оборота на высоком барном стуле, оперевшись одной рукой о зелёную барную стойку, а во второй держа стакан, Сибилл от души подпевала солистке, размахивая элем в такт музыке. Высокая, худощавая, но с круглым лицом, c мощной кудряво-лохматой копной рыже-каштановых волос, увешанная браслетами, кулонами и бусами, с мощными круглыми серьгами в виде раковин моллюсков-гребешков; с размазавшимися кирпично-ржавыми тенями, выглядящими как лихорадочный румянец на болезненно бледном лице, и большими круглыми глазами с ошалело расширенными зрачками. Одета она была в длинное оранжево-желтое платье, не то под 1920е, не под римскую тогу, переливающееся от количества бисера и пайеток и в накинутую поверх него тяжелую, будто с чужого плеча, кожаную куртку - Трелони среди панков и рокеров выглядела одновременно уместно и совершенно инородно.

Вынесите его в холл, да повесьте на стене... вспышка софита - Сибилл всхлипнула и кинула стакан куда-то в толпу, но ни в кого не попала и не покалечила, потому что он был пластиковый. Недавно она прочитала об Иисусе, и в начале подумала о том, как добрые люди взяли и гвоздями его прибили к кресту; потом она вспомнила о том, как он плакал над умершим Лазарем перед тем, как его воскресить; а потом она вспомнила, о чём забыла и расплакалась. Не навзрыд, не закрывая лицо руками, а понимая, что плачет, только потому что глаза защипало.

"Баньши" со своим хором запела что-то о счастливом доме, в котором все бывают нормальными, но только во сне или что-то в этом роде. Сибилл размашисто провела пальцами по скуле под глазом, стирая в бок смесь слёз, теней и блёсток и резко повернулась в бок. На соседнем стуле обнаружился светловолосый юноша бледный со взглядом горящим, но в целом Трелони бы устроил сейчас кто угодно.

- Мне неделю назад пришла повестка в суд, потому что мой муж захотел со мной развестись, но не мог меня найти, а я забыла ответить на его письмо. Три дня назад мне нужно было прийти в этот дурацкий Визенгамот, я, честно говоря, вообще не понимаю, как эта херня работает, и знаешь, я с ним не виделась года три, но мне почему-то стало так грустно, я не знаю почему, хотя я уже не помню, если честно, грустно или радостно, или меня куда-то позвали, а я потом ушла, и теперь я тут, - Сибилл говорила сбивчиво и неровно, её голос прерывался и скакал, одновременно пытаясь не сипеть из-за не прекращающегося немого плача, и перекричать музыку так, чтобы её было слышно. - У меня такое чувство, что всё идёт не так, но я не знаю, как вообще должно быть "так", и что с этим делать, и не делаю с этим ничего, но не уверена, что это был хороший план. Будешь пиво? И слушай, у тебя есть трава?

Дышать в корсете, стянувшем ей ребра, становится сложнее с каждым новым словом Министра, очень долго и предсказуемо говорившего о том, что этот год для магического мира был сложным. Всегда на подобных мероприятиях и в маггловском, и в магическом мире главы сначала сетуют на судьбу в духе: “нам были посланы испытания”, потом немного больше оправдываются за все свои ошибки: “мы работали, несмотря ни на что”, а гораздо больше времени занимает хвастовство о том, что было сделано, словно это самое совершенное – это лично их заслуга, а не всех собравшихся сотрудников. В Рождество, казалось бы, стоит прощать все обиды, строить планы, радоваться, что посреди полнейшего хаоса, в который магическая Британия падает все стремительнее, есть место свечам, колокольчикам, еловым ветвям, украшающим позолоченные камины Атриума. Но только у Спадмор среди толпы учащается сердцебиение, а взгляд блуждает по лицам, высматривая надменные лица чистокровных снобов и более приветливые и светлые – ее коллег, в кругу которых она и находилась, стараясь не выбиваться из коллектива.
Парадная мантия у нее не застегнута и не закрывает платье полностью, позволяя проходящим мимо волшебникам периодически бросать взгляды в сторону ее корсета-бандо. Взгляды Фелу не смущают, ибо она занята более важным с ее точки зрения – мысленным спором с Министром. Для нее год был не “разным”, хорошее оставалось в тени испытанного стресса, и многое хотелось бы просто забыть. Даже можно сказать, что время до осени Спадмор провела в некой прострации, все делая на каком-то магическом автоматизме.
Усиленный заклинанием мужской голос вещает, что главное, чтобы все близкие были живы и здоровы. Действительно – главное. А что делать тем, для кого эта фраза теперь не истинна, а их семейное уравнение после нехитрых подсчетов изменило итог со ста процентов на двадцать? Помимо нее, у Спадморов остался только один представитель – не смогут они теперь вот так “собираться за столом всей семьей”. Не выйдет больше вот это излишне поэтичное – рядом все, кого вы любите, и то, без чего просто жить не можете. А раньше ведь могло раздражать: папино ворчание, мамины стопки документов, принесенных из Министерства, дедушкина манера говорить длинно и путанно и бабушкина чрезмерная картавость или просьбы съесть еще выпечку с персиками. Сладкий вкус уже стоит камнем в пищеводе, но все равно ешь, потому что вкусно. И все живы, все рядом.
До начала выступления Офелия не позволяла себе упасть в пучину сожаления о том, что собираться на праздник ей помогала подруга, а не кто-то из родных ей женщин. Но каждый раз, когда в жизни волшебницы происходили важные события, влияющие на ее будущее — не сразу выходило побороть грусть, спровоцированную бесконечным потоком мыслей о том, что ее семья, за исключением брата, так и не дожила до момента, когда Фела закончила обучение, отлично показала себя на экзаменах и прошла на стажировку в аврорат. Не по своей вине ни Эйбл, ни Элоиза не смогут порадоваться ее успехам или сказать какое-то напутствие, после которого сразу стало бы спокойнее. Они уже никогда не обнимут ее и не разворошат передние прядки волос в ласковом движении пальцев. И сперва Офелия думала, что готова улыбаться своему отражению, потому что выглядела действительно хорошо и старалась соответствовать атмосфернее. Сквозь пелену ставшего привычным за эти полгода состояния даже пробились ростки эмоций, напоминающие предвкушение, приятную нервозность и радость. Теперь они обречены исчезнуть, хоть речь наконец подошла к логическому завершению.
Фела решает извиниться перед группкой авроров и начинает пробираться к фуршетным столам, чтобы выпить. Не факт, что побег и распитие алкоголя помогут ей успокоиться, но необходимость проскользнуть тенью мимо каминов и уйти подальше от места начавшихся танцев, музыки и бесконечной череды поздравлений и разговоров о снежной погоде, цветах львиного факультета или вкусе имбирных пряников и облепихового лимонада или какао с корицей, которые подавали в это время в Большом зале. Сейчас Спадмор интересует только пунш и подхваченная пальцами в черных длинных перчатках шпажка с нанизанным на нее сырно-помидорное канапе. Хотя, признаться, с пуншем грозится выйти проблема.
Заметить гостя вечера, решившего потревожить ее покой, Офелия замечает не сразу. Будь она внимательнее, вряд ли бы решила остановиться у чаши, где скоро начнет собираться народ, утомившийся от светских бесед. С другой стороны, находясь в переполненном волшебниками разного статуса Атриуме слишком глупое решение – надеяться, что с ней никто не заговорит. Стажер – новое лицо и потенциальное развлечение для тех, кому приелось из года в год тонуть в болоте одинаковых лиц, лифтов и кабинетов – об этом Офелию предупреждали не раз.
– Если драконом, то я просто обязана прислушаться, — ей приходится вновь собраться с мыслями, потому что слова незнакомца кажутся Спадмор проверкой. – Предпочитаю эльфийское, но за неимением лучшего – крапивное. Вам не кажется странным, что на такое мероприятие подали херес? Оно ведь слишком крепкое, и парочка бокалов может очень пагубно повлиять на манеры гостей. Но радует, что здесь не оказалось места напиткам вроде репового вина.
Не сказать, чтобы Фела увлекалась регулярным распитием алкоголя, чего нельзя сказать о некоторых ее друзьях-гриффиндорцах, умудряющихся волшебным образом проносить из “Трех метел” в гостиную смородиновый ром или огневиски. Брат с отцом и дедом были, как и директор Дамблдор, любителями распить несколько пинт медовухи по праздником, а бабушка Мела явно пользовалась своим французским шармом, обучая Элоизу и Офелию разбираться в сортах вина и в годах их выпуска. Это как с таблицей Менделеева – думаешь, что никогда не понадобится, а в итоге свободно поддерживаешь беседу о напитках магического мира с волшебником, кажущимся ей знакомым – то ли со страниц Пророка, то ли они где-то в коридорах Министерства успели пересечься за эти несколько месяцев, в течение которых Спадмор имеет статус стажера.

Кора не ожидает, что из-за Розье она станет причиной ненависти с разных углов. Она уже за семь лет привыкла не обращать внимание на шепот за спиной, о том что ей не место на слизерине. А они кто такие, чтобы спорить с древним артефактом? Переродившиеся Мерлин и Моргана? Коралайн игнорирует многие разговоры, но когда она стала девушкой Эвана их поубавилось. Кто-то просто говорил, что "какого хрена он встречается с полукровкой", а кого-то просто бесил сам факт, что он вообще с кем-то встречается. Мерлин у девушек, что нет занятий по приличнее?

Дело уже шло к обеду, Кора шла в большой зал сама, ведь Эван и остальные члены команды все еще были на тренировке. Они обычно появлялись в зале под конец обеда. МакДугал успевает только выйти из подземелий и пройти половину коридора как перед ней появляются пять девиц. Кора примерно сразу же понимает к чему тут все будет идти. Но возможно ей еще удастся решить все словами.

- Что за сборище, решили меня преследовать?

Девки явно были недовольны, Кора видит здесь и своих однокурсниц и некоторых Рейвенкловок. Мерлин, что это за коалиция такая? Девушки буквально одна за одной начинают говорить ей гадости. Все в стандартно "кто ты такая?", "что ты из себя возомнила?", "ты ему не пара". И все в таком духе.

- Барышни, ваше мнение мне прямо очень важно, вы все сказали? Расходитесь.

Ну это было бы очень просто, если бы все разошлись. Но Кора не привыкла давать себя в обиду, как только одна из девок тянет к ней руку, чтобы ударить, она хватается за палочку. Одна из девушек успевает ухватить ее за волосы, но при взмахе палочки отлетает по коридору. А потом так же еще одна. На звуки сбегаются слишком много людей, старосты, преподаватели. И группу девочек и Кору отправляют к директору под присмотром. Правда девочки тут же поют свои песни, как она напала на пятерых. Мерлин какие придурки. Настроение, конечно, катится в жопу, потому что схера вообще они решили на нее напасть?

Директор читает ей какую-то лекцию, что вопросы надо решать словами. Глаголит какую-то мудрость и отправляет на отработки.  Какого дракла? Кора забывает даже про обед, она закутывается в мантию и сваливает в один из заброшенных классов недалеко от спуска в подземелья. Сейчас ей просто хотелось побыть одной. Что за дракклова жизнь, а? И Кора была уверена, что будь она чистокровной с папашей в министерстве, они бы такого себе не позволили. Это злило ее еще больше. Она садится на подоконник, посильнее запахивает мантию и надеется успокоиться.

у флер дел слишком много, забот слишком много, страданий и боли, и невыплаканных слез слишком много. у билла – больше и она часть на свои плечи берет, его ношу облегчить пытаясь, потому что она знала на что идет, знала лучше многих, пожалуй, и для нее клятвы свадебные не пустой звук. она для мужа – подмога и опора, как и он для нее – защита. он защищать вынужден сейчас слишком многих и слишком многое, она слишком о многом заботиться. и поэтому она рассказывает ему не все или не сразу, утаивает часть проблем оппозиционеров, решая их собственными силами, говоря о случившемся уже после, когда проблема, если не исчезла окончательно, то быть чересчур острой перестала. она редко ему говорит о собственной усталости, о собственных головных болях, переживаниях и проблемах. у билла проблем и забот – выше крыши и плечи ноют, и скрипят, надрываясь под непосильным весом. они все пытаются на себя забрать часть чужой беды. билл подставляет плечо невиллу, на которого участь избранного свалилась непрошенным и нежеланным клеймом. флер подставляет плечо биллу, потому что хочет его ношу облегчить хоть как-то, потому что любит мужа безмерно и это теперь и ее война тоже. это теперь их война.

[indent] флер свои беды не делит с артуром, у него в этой войне семьи слишком много потеряно; она не делит их с молли (теперь уже никогда и не сможет); не делит с джинни и джорджем, что в горечи и злобе своей утоплены до краев; не делит с роном, так и не найдя с ним общий язык (у него слишком прочная связка золотого трио была всегда, их теперь двое, но он не ищет кого-то за пределами гермионы). флер изредка себе позволяет выговориться чарли. единственным из братьев, что в этой семье чужим кажется, даже перси, из раза в раз семью предававший остается для нее навсегда уизли. черной овцой, но навсегда уизли. чарли – другой. похожий на билла настолько, что ей легко ему в первый раз открыться, от усталости не находя слов, задыхаясь от нехватки воздуха и истощения. непохожий на остальных достаточно, чтобы не было между ними прогорклого привкуса не принятия. флер знает, что время – вода и сейчас не до старых обид, но рана саднит непозволительно сильно. но только не рядом с чарли.

[indent] она изменений долго не замечает, то ли не хочет внимания на них обращать, то ли физически не может уделять свое время еще и этому. она с начала войны стала раздражительнее и не регулярнее, и до того не могла похвастаться никогда, идеальным расписанием своего тела, а теперь куда уж ей. война и стресса количество чрезмерное накладывает свой отпечаток на каждого, флер уверена в том, что это явление временное. она просто недостаточно ест, недостаточно спит, ее самой недостаточно. и она разрывается на миллион маленьких дел и бед и трагедий, что окружают ее повсеместно. флер ночами сидит у попавшего к ним мальчишки-беженца, он магглорожденный, потерять уже успел в этой войне родителей, но смог спасти сестру, и оппозиция нашла их, дала им кров и пищу, оказала медицинскую помощь. ему тринадцать всего, сестре и того меньше, и флер с ними проводит времени дольше обычного, поит зельями для восстановления и залечивания многочисленных ран, держит за руку, пока он борется с последствиями проклятия. флер просыпается засветло, чтобы проверить запасы еды их, что тают на глазах, придумать как растянуть остатки крупы и банок с тушенкой еще на пару дней хотя бы. флер успокаивает и лечит, и кормит, и выслушивает переживания, разрешает споры.

[indent] она с реальностью своей новой сталкивается, когда уже почти слишком поздно. чье-то неосторожное замечание, ее собственные судорожные подсчеты и пересчеты, и проверка заклинанием, как приговор смертельный. флер не чувствует радости и эйфории от осознания, что станет матерью. флер не может стать матерью, только не сейчас, только не здесь. они должны выиграть эту войну, они должны победить, зализать раны и она тогда мужу родит дочь, которую они назовут победой. флер не может себе позволить эту беременность и этого ребенка. это жестоко слишком и к ней, и к нерожденному ее ребенку. это требует от нее слишком много. флер нечего больше отдавать.

[indent] она с этой мыслью новой, пугающей, ужасающей живет еще с неделю, смириться с решением своим пытается. у нее слишком много на кону стоит и не единого верного выбора. она отдаляется от всех, избегает намеренно мужа (ему ли не догадаться, с шестью то младшими братьями, да сестрой), реже остается со всеми на ужин, не зная, как скрыть, что от запаха тушенки ее выворачивает потом наизнанку. флер – стянутый сном скелет, у нее кожа тонкая как пергамент, того и гляди порвется и прорвутся наружу острые кости и боль, что заменила ей уже кровь.

[indent] флер уединения ищет чаще, чем прежде и не может никому рассказать. ее единственный конфидант нечаянный – чарли и она не может его в положение такое ставить, не может просить скрыть то, чему она не желает дать увидеть свет. он находит ее сам, конечно, находит, оказавшись однажды рядом, оказывается удивительно настроен на ее собственную волну. чарли рядом оказывается всегда, когда флер плохо. флер плохо почти всегда, но сегодня ей отвратительно. и ужасно. и омерзительно от себя самой. она не может заставить себя посмотреть ему в глаза. она боится, что он увидит в них больше, чем должен, еще больше боится, что окажется не так стоек, как билл и падет перед чарами вейлы. флер никогда не сможет себя простить.

[indent] - неделю, может чуть больше, может чуть меньше, - она лукавит, она знает о ребенке семь дней девять часов и пятьдесят четыре минуты. пятьдесят пять. пятьдесят шесть. это единственная мысль на которую она эту неделю способна и вопрос чарли ее ставит в тупик настолько, что она не пытается ему лгать, отрицая собственную беременность. – кто-то еще знает? – она молит себя, чтобы голос не скатился в истерику, она спрашивает только об одном. билл знает? и слезы по щекам текут безостановочным потоком, у флер контроль утекает сквозь пальцы и ее трясет от беззвучных рыданий. она всю свою ношу на чарли скидывает, она смотрит, как она подбирается к его шее, зыбучими песками переползает в рот, грозится залезть в ноздри, выжать всю жизнь, забрать все. – я не могу оставить ребенка, чарли, ты же понимаешь? не могу.

скину чуть позже

ваш пост

[indent] Злоба уходит окончательно, и разговор уже окончательно трансформируется из раздражающей в просто утомительную. Рем уже, честно говоря, не знает, чего ещё от него хочет Муди. Отчитать его за то, что из него так себе боевой маг? Ну, по факту. На дуэлях Джеймс и Сириус отлично себя показывали – от них того и ждали. Рем в этом смысле всегда осторожничал. Да и щитовые чары давались ему куда лучше. За достаточно прочным щитом можно было спрятаться, дождаться, когда противник вымотается, потеряет бдительность и, улучив момент, швырнуть в него каким-нибудь экспеллиармусом. В теории – вполне неплохая тактика, очень даже имеющая право на жизнь.
[indent] Но реальность и теории – немного разные вещи.
[indent] Ремус Люпин – не боевой маг. Ему говорит это и Муди, и другие люди из Ордена, и Флитвик, который вежливо подмечает, что в защитных заклинаниях он лучше, и даже табличка на дверях штаба аврората как бы безмолвно ему сообщает, что можно даже не пытаться – потому это фактически единственный отдел в Министерстве, куда он не припёрся со своими бумажками. Рем на всё это кивает и соглашается. Да, действительно, не боевой маг. Ну, не все обязаны быть таковыми – он попробует себя где-нибудь ещё.
[indent] Он пробует. В трансфигурации, в заклинаниях, в зельях. Он хороший волшебник, определённо талантливый – чуть ли не весь преподавательский состав Хогвартса ему говорил об этом. Но, должно быть, когда ты оборотень, быть просто талантливым и одарённым становится недостаточно. Это ужасно несправедливо, да, вот только подсознательно Рем догадывался, что в конечном счёте именно к этому всё и сведётся. И, наверно, потому был... не то чтобы сильно разочарован. Обидно, когда выясняется, что сказка, которую ты сам себе придумал, действительно всего лишь сказка. Но в целом – ничего неожиданного.
[indent] Всё вполне закономерно.
[indent] Не понятными для него пока что остаются мотивы Муди. Сначала прямым текстом заявил, что такие как Рем тут и даром не нужны, теперь вот говорит, что ну раз Дамблдор взял, значит зачем-то он тут и нужен. Понять бы ещё зачем, конечно, но это Дамблдор, кто ж против его мнения в здравом уме и памяти пойдёт. Или это всё действие успокаивающего заклинания? Наверно, он со злости всё-таки с ним перестарался...
[indent] – Пять минут назад вы говорили, что такие, как я, мешают, – довольно резко высказывается Рем.
[indent] Он, конечно, потом извинился за эти слова, но, честно говоря, Рему слабо верилось в эту искренность. Он сказал это не задумываясь – ляпнул первое, что пришло в голову. То, что, читай, лежало на поверхности – глубоко копать не надо, чтобы специально задеть. То, что он говорит дальше – в целом из той же оперы.
[indent] Мол, оборотни не надёжные.
[indent] Очень сложно быть надёжным, когда каждый месяц луна превращает тебя в чудовище, и ты абсолютно ничего не можешь с этим поделать. Рем пытался – насколько это позволяли его скудные возможности. Пока в голове оставались крохи здравого рассудка, в последнее мгновение трансформации изо всех сил царапает себя острыми когтями – но боль только раззадоривает волка. Его запирают на ночь, и Рем просит повесить на дверь более надёжный замок и наложить чары посильнее, не желая оставлять себе ни единой возможности выбраться наружу. Летом он говорит Питеру не выпускать его из сарая – но тот всё равно делает по-своему, и как результат они имеют чуть ли не сожранного живьём самого Питера Петтигрю и чудом не ставший закуской для оборотня Кардифф. Он из раза в раз повторяет Мародёрам, что да, это всё здорово – то, что они делают, но гораздо безопаснее было бы просто оставаться в стенах хижины, а не бродить по лесу. Что вот они будут делать, если совершенно случайно им на пути подвернётся какой-нибудь случайный путник?
[indent] В итоге под горячую лапу оборотню подворачивается Северус Снейп.
[indent] Порой Рему хочется рвать волосы на голове от того, как к его воющему от отчаяния благоразумию никто не прислушивается.
[indent] Оборотни не надёжные, да.
[indent] Можно подумать, люди в этом смысле сильно лучше: хоть сто, хоть двести, хоть триста раз их предупреди – всё равно кто-нибудь да засунет себе уши в задницу, честное слово.
[indent] Муди советует ему совершенно очевидные вещи, к которым он и сам уже пришёл. Да, спасибо, то, что надо смотреть в сторону частных контор, он как-то и сам сообразил – после десятка попыток пробить головой глухую стену. Да, о своей «мохнатой» проблеме нельзя болтать направо и налево. И всё-таки жить во лжи – тоже не вариант. В Хогвартсе его «легенда» дала трещину уже на втором году обучения. Просто тогда ему очень сильно повезло, что об этом пронюхали именно Джеймс с Сириусом, а не кто-то ещё.
[indent] Всё это действительно замечательные и дельные советы от умудрённого опытом аврора – но их имело смысл давать пару лет назад, а не сейчас.
[indent] Рем вежливо кивает, понимая, что если он начнёт «умничать», то очков симпатии в глазах Муди ему это не прибавит.
[indent] Хотя... она вот ему нужна, эта симпатия?
[indent] – Скажите прямо, что вам от меня нужно? – спрашивает он, решив, что пора бы уже перестать ходить вокруг да около, – сказать то, что я не боец и зря совался в Министерство магии? Спасибо, это я уже как-то и без вашей помощи понял. Хотите, чтобы я ушёл? Хорошо, я уйду.
[indent] Его не очень многое здесь держит – буквально Мародёры и Лили, вот и всё.
[indent] Хотя, конечно, будет всё-таки немного обидно вот так взять и отколоться от друзей, которых знаешь буквально всю свою жизнь. Единственным людям, которым только можно довериться.
[indent] От того, чтобы подбросить в этот костёр ещё больше дров, Рема останавливает разве что внезапно изменённая тема разговора.
[indent] – Насколько я знаю, раньше отдел существ занимался вопросами помощи, но... – он вздыхает, поправляя очки, – но программу свернули, мол, «за невостребованностью». Так что сейчас никаких таких выплат просто нет. И уже вряд ли будут, мне кажется.
[indent] Потому что – вот это неожиданность – никто из оборотней не хотел признаваться в своём недуге. И что-то Рему подсказывало, что прожить всю жизнь во лжи или где-нибудь в глуши, далеко от волшебников и маглов, будет несоизмеримо легче, нежели выживать на скудные отчисления по нетрудоспособности, предусмотренные явно для галочки.

ваш пост

ваш пост

ваш пост

Бейзил работу в министерстве любил не слишком. Частично на стажировке он мог халтурить, все же сестра прикроет. Да и в принципе он не создан для такого, но что поделать. Хотя назвать его глупым было нельзя. У Монтегью огромный багаж знаний, он любит копаться в древних рунах, старых фолиантах.  У Бейзила в принципе много увлечений, да и магией времени он всегда интересовался. Это верно семейное. А еще с недавних пор благодаря младшему Розье он пополнил ряды пожирателей. А первая вылазка не прошла бесследно благодаря его непосредственному начальнику. Монтегью в отделе тайн с начальником комнаты времени почти не пересекался. Как стажер он крутился по всему отделу, выполнял разного сорта не слишком интересную работу. А может и интересную, но поручали все интересное явно не стажерам без двух минут еще школьникам. Это собственно совершенно не вдохновляло.

Задание пожирателей Бейзил вспоминает затаив дыхание. Там он впервые увидел Валентина Макнейра вблизи, а не вдалеке коридора. Бейзил тогда стоял в стороне, младшим да и новичкам не положено мешаться под ногами. Он наблюдал за тем, как из палочки Макнейра вырвалось круцио, а крики какого-то грязнокровки перебивали все вокруг. Монтегью не отрывал взгляда, а после, ему предложили попробовать самому. Рука совсем не дрогнула, а красные потоки магии охватывают волшебника моментально. А Бейзилу нравилось это чувство превосходства. Вот с тех пор он не мог от него отделаться.

И с тех же пор хотелось еще ближе узнать мистера Макнейра. К начальству так просто не приблизишься. Но сестра как повод наведываться в комнату времени всегда помогает. Правда в этот раз приходится думать вне рамок. Монтегью мило смотрит на распределителя заданий на эту неделю и выхватывает то, что приблизит его к Валентину.

- Доброго дня, мистер Макнейр, у себя? Меня с распределения отправили. Бейзил улыбается, как хитрый лис, учтиво, да так, что секретарше глаз не отвести. К слову почему у Макнейра такая дама в секретарях? Девушка приглашает его зайти в кабинет, а он еще раз любезно кивает. - Мистер Макнейр, меня на эту неделю назначили к вам. И Монтегью совсем не ощущает себя овечкой, рядом с этим серым волком.

Чем ближе был день их свадьбы — чертовой свадьбы, которую оба они не хотели, тем отчетливее Эдит ощущала приближение катастрофы, а в что непогода разразится нешуточная, Эдит не сомневалась. Подготовка к дню Х была в тягость, Эдит больше всего на свете хотелось сказать, что ей совершенно все равно, какое на ней будет платье, какого цвета будут салфетки на столах у многочисленных гостей, как они будут сочетаться с вензелями на приборах — от тысяч мелочей гудела голова, а она и без того страдала мигренями. Но уж что-то, а натягивать на личико улыбку Эдит умела на десять из пяти — а что еще остается? Хочешь жить красиво — умей улыбаться мило! Поэтому Эдит в сотый раз примеряла платье, которое шили специально к этому дню, без возражений выслушивала, кто и с какой целью уже приглашен и еще только будет приглашен на это мероприятие — ох и знал бы кто, чем оно закончится. Сложно было делать вид, что все замечательно, но Эдит старалась.

Утро началось рано, завтракать ей не хотелось — Эдит мутило от предчувствий, к счастью, отсутствие аппетита списали на волнение — ну еще бы, кто же не волнуется в утро собственной свадьбы. К тому же, она уже была не дома — точнее не в том доме, где выросла, привыкла жить и предпочла бы жить дальше. А сегодня этот дом должен был стать и ее домом тоже, только вот Эдит не хотелось здесь не то, чтобы на всю жизнь оставаться — ей вообще не хотелось здесь быть.
Это было странное предчувствие — очень странное, ни на что не похожее, Эдит казалось, что вот сейчас, когда откроются двери, и папа поведет ее навстречу гостям, Алистеру и такому нежеланному замужеству, жизнь остановится. Наверняка остановится, за дверью — дорога на эшафот. Эдит почти трусило, на часах до полдня оставалось всего десять минут, потом восьми, семь — и тут появился эльф, сообщивший, что мистеру Паркинсон срочно должен выйти — всего на минутку. Эдит улыбается папе, а он просит ее подождать и не волноваться — Эдит только кивает. Знал бы он, как она волнуется. Знал бы, почему она так волнуется. Остается всего пять минут, потом четыре — мысли крутятся в голове вихрем, и решение Эдит принимает раньше, чем успевает взвесить все за и против, подумать о последствия, подумать о чем-то вообще. Долгие полминуты, легкое головокружение и тошнота, и Эдит уже стоит посреди своей маленькой обители — магазинчика, ставшей ее отрадой за эти годы.
Эдит, прямо в свадебном платье, усаживается на пол — даже не дойдя до ближайшего кресла, у нее слишком трясутся ноги. Только сейчас она думает о том, на что именно решилась и почему. Все эти «а если он передумает», «а если я не смогу», «а если не получится» не давали ей спать нормально последние несколько недель. Карусели — приятное удовольствие, но только до тех пор, пока не начинает укачивать. Эдит устала бояться, но и сейчас страх никуда не девается.
Что там сейчас происходит? Кто-то что-то уже понял? Ее ищут? Как быстро ее найдут? И, главное — что ей делать теперь? Вопросов у нее много, а ответов нет никаких. Впрочем, нет и сожаления. Они же просили по-хорошему! Они же пытались! Пытались все отменить, пытались привыкнуть друг к другу, пытались! Но ничего не вышло.

Когда Манон проснулась, Алистера рядом не было. Сердце тут же ускорило ритм, а девушка подскочила с кровати, спеша открыть дверь в гостиную и, только увидев его, расслабилась. Она не стала его приветствовать, хотя ей ужасно хотелось, направившись первым делом в душ. После тяжелой недели, ей хотелось смыть с себя грязь и усталость, и предстать свежей перед Алистером.

Укладывая волосы, Манон поймала себя на том, что закусывает губу почти до крови. Несмотря на повседневное действие, несмотря на уверенность, что Алистер в гостиной, сердце все еще екало у нее в груди. Сильная любовь порождает сильный страх. Пожалуй, этого Манон раньше не знала. Теперь, когда знала, она хотела покоя. Она не хотела переживать за мужа и его сохранность. Его исчезновение оставило шрамы на душе, день за днем с нее словно бы снимали кожу, и абсолютно некому было успокоить и защитить. И не было никакой уверенности, когда все это кончится. Это был бесконечный цикл одинаковых действий в надежде, что она все-таки найдет Алистера.

И воспоминания даже казались каким-то фальшивым раем, словно она выдумала их все. И если бы не рубашки Алистера с его запахом, то она могла бы подумать, что и вовсе придумала его.

В гостиной Манон появляется в легком платье. Она замирает на пороге, рассматривая его профиль и пытаясь понять, что он чувствует сейчас. Он напряжен? Расслаблен? Напуган или зол?

— Доброе утро, любовь моя, - Алистер как всегда ощущает ее присутствие.

Манон качает головой и грациозной походкой проходит к нему.  Она не торопится с объятиями, потому что ее гложет неосознанное еще чувство подвоха.

- Что ты планируешь делать?

Нельзя притвориться, что его исчезновения не было. И если даже Алистер ничего не помнил, и в его голове ничего не случилось, то в ней произошли серьезные изменения. Ей сложно примкнуть к нему в объятиях, сложно заставить себя поцеловать его - теперь ей казалось, что она зависима от его любви, от него. И без него ее как будто не существует. И это пугало. Учитывая, как легко он может исчезнуть в один момент, и она ничего даже не узнает.

Алистер - мужчина с сильной аурой, влиятельный и порой даже жесткий до жестокости. Она видела это своими глазами не раз. И главное, что люди, оказывающиеся в его орбите, не могли не ощущать этого влияния тоже. И Манон теперь казалось, что с момента их самой первой встречи, ее тоже привлекало к нему, примагнитило к его орбите, и теперь она здесь была заперта, и, главное, не хотела разрывать эти узы, скрепляющие ее как будто проклятием.

И еще одно. Отпустит ее сам Алистер, если она попросит о свободе? И что такое, эта ее свобода? У Манон никогда не было в арсенле этого слова, и она никогда не думала, что будет желать его так страстно. Однако страх дал ей понять, что этой свободы она желает также страстно, как и Алистера.

Девушка обхватывает себя руками. Она все еще не выспалась и чувствовала себя утомленной. На Алистера она смотрела сосредоточенным серьезным взглядом темных глаз, и тоска по нему проявлялась лишь в том, как она внимательно следила за каждым его жестом и даже мимикой, словно все еще боялась потерять его из виду.

ваш пост

ваш пост

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

[indent] У неё не большой чемодан. Но и не маленький. Так, средних размеров. В него помещается всё что нужно. Пара джинс, три платья, два свитера, один светлый, другой тёмный, юбка карандаш, четыре комплекта нижнего белья разной степени практичности, носки, блузка, всесезонные сапоги, крохотная шкатулка с мелкими украшениями, серёжки, цепочка, какие-то колечки, четыре книжки, две из которых авторства Набокова, любимая чашка, блокнот с записями. Её чемодан, не большой, но и не маленький, ровно такой, что бы уместить в себе всё, что осталось от её жизни без волшебства и какой либо магии. Её крохотные сокровища, что смогла выцарапать, рискнула взять с собой дальше, надеясь, только на то, что за ними не потянется проклятие её прошлой жизни. Нет, она не стала брать с собой те самые вечерние платья. Нет, никаких совместных фотографий, никаких открыток или подарков, да дорогой, даже тех самых, прощальных, тем более свадебных. Да, оставь себе даже ту прекрасную посуду, которую подарила её бабушка. Выглядит как попытка всё бросить и начать новую жизнь. Что ж, в каком-то смысле. Отчасти. Хотя, по большому счёту Вуд просто не хочет разбираться с собственным прошлым. Его намного проще оставить на попечение уже бывшего мужа, пусть сам разбирается с их барахлом, выкидывает, перепродаёт или оставляет себе, порыдать или разбить вдребезги. Эгоистично, глупо. Вуд в восторге от того, что теперь может принимать подобные решения. Думать только о себе. Думать о бывшем муже.
[indent] Мало вещей. Когда рыдая сваливаешь останки своей жизни в чемодан, уворачиваешься на выходе от цепких, таких знакомых и ласковых рук, громко хлопаешь дверью. Кричишь от бессилия и обиды на весь мир и себя в персоналии, так громко, что пугаешь прохожих на улице. Вуд тратит какое-то время, своё и чужое, пользуется гостеприимством знакомых, друзей то уже давно не осталось, листает газеты, смотрит объявления и даже спрашивает кого-то в любимом пабе, может кто-то ищет соседку? Безработная, разведённая, она совсем не производит впечатление человека в депрессии и ещё больше не производит впечатление кого-то благонадёжного и платежеспособного. Это бесит. Вуд тратит последние деньги на пинту пива, всё в том же пабе и совершенно не думает о завтрашнем дне, и так знает - завтра её ожидает только, что дно. Спится в принципе не такой уж и плохой вариант да? Милая, не отчаивайся, это просто период такой, через него нужно пройти. Она улыбается себе в зеркало и торопится в очередной раз собрать свой не большой, но и не маленький чемодан, вещей в котором будто бы стало ещё меньше, растерялись по дороге. кружка разбилась, одни из джинс прожжены и не подлежат восстановлению. От неё что-то ещё остаётся, вроде бы. Вуд собирает волосы в хвост, думает, что было бы неплохо снять с себя ещё что-то из одежды в попытках избавиться от плотного душного августовского Лондона, но тут поможет только, что кожу содрать с себя, в дань любому из богов дождя. Ладно, вдох-выдох, может быть на этот раз ей даже повезёт.
[indent] Въезжать в новое жилье волнительно. Вуд умудряется занять даже не самую крохотную комнату в скромной квартирке, которую сдают на двоих. Когда-то должна появиться соседка, девушка, одно из приятных условий - чисто женская квартира, никаких мальчиков. Ага, спасибо, мужского пола с неё хватило на ближайшие наверно всегда. На кухне есть какая-то посуда. Изрядно потрёпанная. Ей хочется спустить остатки денег на миллион мелочей и всякую дрянь, в попутке занять пространство, сделать его хоть сколько-нибудь своим. Ароматические свечки, гирлянды, какие-то рамочки, даже жаль, что нет фотографий, бесконечный текстиль. вуд не умеет создавать уют, но кто-то из знакомых советует купить подушек и покрывала, ну так, чисто декоративные. Звучит как хороший план. Тея даже заходит в магазин. В итоге лучшая её покупка это новенькие бокалы под вино и то самое вино. Французское, редкостная дрянь на самом деле.

— Не совсем. Но с каждым зверем можно договориться. Если мой волк почувствует опасность, я не буду в состоянии его остановить. Но, например, на членов стаи он нападать не будет, даже больше скорее он попытается их защитить. Оборотни по иерархии близки к обычным волкам. Волки одиночки умирают намного чаще, чем волки в стае.

Фенрир объясняет спокойно, для него это в новинку, ведь обычно мало кто интересуется. Для волшебников они опасные твари, кто-то обзывает псинами, но все это его не цепляет. Он, кажется, родился под такой звездой, что всем был неугоден, и когда был человеком, и когда стал волком.

— Тебе, наверное, стоит понять обычные волки тоже, скорее всего, загрызут человека. Почему? Защита? Голод? Страх? Все вышеперечисленное, но стах это один из самых важных факторов. Они хищники по натуре, у оборотней тоже самое. Только если жить в гармонии с внутренним зверем выстраивается уважение. И есть определенная вероятность, что он не загрызет, например, ребенка, если его человеку это не понравится. Но это все, естественно очень переменчиво, а многие не уживаются с внутренним волком до самой смерти.

Грейбэк знает, что его волк уважение любит. Да и Фенрира всегда учили, что природа сильнее, и уважать то, что она дает обязательно. Лестные духи, как и звери не чтят глупцов и невеж.

— У меня можно так сказать исключительный случай. Я укус просил сознательно. Да и вырос я в горах, волки были чем-то вроде соседей, я никогда не испытывал к ним страха. По мне лучше не считать статистику. Контроль, конечно, дело не слишком точное. Да, уважение, гармония. Все это помогало, но гарантии Ферир на 100% дать не мог.

— Мясо есть мясо. Преференции у каждого свои, не сказать, что есть тенденция. Я люблю оленятину куда больше человечины, чтобы там не писали газеты.  Фенрир пожимает плечами и наблюдает за тем, как колдомедик набирает кровь. Все до банальности просто, а вопрос о самочувствии забавляет, но оборотень решает не шутить.  — Все в порядке.

Приводить его в стаю Грейбэк не станет. А далеко не все волки заходят встречаться с каким-то колдомедиком. Тем более многие из них не стоят на учете в дурацком Бюро Охотников, что опять же осложнит ситуацию. Никто не хочет лишний раз светиться.
— Лучше это сделаю я, и все тебе пришлю. А по поводу полнолуния... Я конечно ничего гарантировать не могу на 100%, но волк угрозы в тебе не видит, на крайний случай можешь влезть на крышу или наблюдать с воздуха на метле.