Магия может скрыть многое. Обратить всполохи красных перчаток в ладони рук, сменить провокацию кожаного плаща на обычную одежду человека: рубашку с жилетом, прямые брюки. Вильям смотрит в зеркало: он сам на себя не похож. Прыскает холодной водой из-под крана себе на лицо.

  Юнец, смотрящий на него из отражения, словно человек, который потерялся на вокзале. Зелёные глаза мутные, блёклые, похожи на тину солёного болота. Бледность почти мертвеца. Непослушная чёлка лезет в лицо, вместо привычно острых скул — мягкий овал, почти детские щёки. Тот, кто умеет читать характер по лицу, наверняка прочтёт аскетичного затворника и плохого собеседника. Искусство маскировки важно любому шпиону: Вильям знает, как важно уметь затеряться в толпе.

  Но сущность не скроешь.

  Не получается придать походке робость шестёрки и пешки. Соединить губы в статично-спокойный конгломерат, изображая безучастного работника. Вильям на любое место ступает, как богохульник, готовый спалить дотла храм. С улыбкой сбежавшего пациента из психбольницы. Его замечают, цепляют взглядом, даже если внешне он едва ли отличается от серой массы: тяжело удержать нрав в узде.

  Вильям знает: у него с маскировкой проблемы. Не получается отделить образ от собственного «я» — оно слишком яростно рвётся наружу. Когда-нибудь он на этом прогорит.

  Хочется верить, что не сегодня.

— Бледно выглядишь, — салютует Спайк, работник лаборатории, который входит в уборную.

  За месяц стажировки Спайк стал ближе остальных для того, кто зовёт себя Оливером Ридом. Вильям смотрит, скашивая глаза. На Спайке вечно смятый белый халат с перекошенным бейджиком. Круги под глазами выдают бессонные ночи, ошалелая причёска из взъерошенных волос говорит о том, что причины этому не дамы. Спайк талантливый учёный, равнодушный к людской плоти.

  Тот тип влюблённого художника, который не видит ничего, кроме холста.

— К нам сегодня лорд-советник приезжает. Знаешь?

— Да, — кивает Вильям. Спрашивает, будто имеет к происходящему хоть какое-то отношение. — Опять будете презентовать…эти ваши…

— «Эти наши», — усмехается Спайк, ставя точку.

  Вильям знает: пробить его на откровенность невозможно. Тайная биолаборатория хранит свои секреты. Вильям здесь почти месяц: под прикрытием стажируется на должности секретаря. И пока что каждая попытка выведать информацию оборачивается крупным фиаско. Архив, отданный под его начало, хранит в себя бесполезный хлам.

  Исследования, проводимые пятьдесят лет назад. Клинические испытания веществ под кодовыми именами или номерными знаками. Архив нужный спрятан за семью печатями: его охраняют люди, ловушки, артефакты.

  Даже приближаться к нему — навести на себя подозрение. Что говорить о том, чтобы его взломать?

  Спайк подходит к соседней раковине, умывает лицо под холодной водой. Он прекрасно разбирается в химии и биоинженерии, но совершенно не разбирается в людях. Ему нравится человек под именем Оливера Рида. Он не говорит больше положенного, но явно показывает шаги к зарождающейся дружбе.

  Вильям знает: он здесь в последний день. За месяц шпионажа внутри лаборатории он не нашёл ничего из того, что искал. Каждый коридор обвешан камерами. Головы случайных учёных для вскрытия ментальной магией девственно чисты: в них нет информации о том, что Вильяму нужно.

  И счастье — в лабораторию прибывает птица высокого полёта.

  Лорд-советник. Кайл Розенкранц. Имя жертвы горчит на языке преддверием яда. Человек у власти не может быть прост, если он не марионетка. Вильям знает: ему будет трудно.

  Танец врагов всегда начинается с вежливых улыбок и дежурных фраз. Всё заканчивается ожидаемо — бойней.

  Широкая коварная ухмылка возникает на губах совсем непривычно. Вильям только испытывает «тело» своей новой оболочки. Кажется, даже такой простой жест даётся ему непривычно.

  После торжественной встречи и презентации исследований драгоценного гостя оставляют в апартаментах верхнего этажа. Вильям не присутствует ни на встрече, ни на собрании. Секретарям нечего делать среди высоких птиц. Их работа — следить за документами и приносить кофе.

  Вильям нажимает пальцами на кнопку кофемашины. Вспоминает с тёплой улыбкой: его подруга-вампир любит кофе и шоколад больше крови. Она всегда незримо рядом: в любой авантюре, на любом опасном задании. Атеран Роан.

  На подносе замирают две чёрные безликие чашки, конфетница с печеньем. Вильям знает: всё закончится в кабинете, если он выйдет оттуда живым.

  Если живым выйдет Кайл Розенкранц.

  Он коротко стучит в дверь трижды. Входит без привычного балагана. Кротко — после приглашения. Внушительная фигура лорда кажется пламенем костра среди больнично-белых стен. На красивых людей смотреть приятно: они что дорогие картины в музее. Неприкасаемые — ровно настолько же.

— Добро пожаловать, — улыбается Вильям, и поднос выскальзывает у него из рук.

  Неловкость ему, на самом деле, не характерна. В глазах вспыхивает тревога. Руки стремятся поймать ускользающую поверхность пластика, но ловят лишь воздух. Кофейник разбивается о пол вместе с пустующей чашкой. Ярко-коричневое пятно впитывается в ковёр. Чашка наполненная до краёв выливается аккурат на одежду лорда.

  Вильям пытается не поднимать глаза сразу: чувствует, что, должно быть, больно — кипятком на кожу.

— Прошу прощения! — тараторит Вильям. — Я всё поправлю.

  Он ставит поднятый испачканный поднос на кофейный столик, поднимает осколки разбитых кофейника и чашки. Дверь ловким движением руки закрывается.

  Щёлкает замок. Теперь никто из неё не выйдет.

  Игра начинается.

Отредактировано Вильям Блауз (2022-09-09 17:20:05)

  Внутри лаборатории в самой толще воды чувствуешь себя как в ловушке. Опасность скользит на кончиках пальцев: проникнуть сюда сложно, но выбраться будет ещё труднее. Вильям не обманывает себя: он рискует жизнью.

  И не фальшивит в том, что потерять голову — на самом деле, страшно.

  Лорд Розенкранц выглядит как опасный контур пламени в камине. Стирающий грани теней и согревающий лишь тех, кто не подходит достаточно близко: ибо близость к огню подобна боли и мукам. Взгляд цепляется за обилие красного: Кайл создан художником, влюблённого в алый цвет. В голову приходит сравнение с предупреждающей мимикрией животных, которая кричит: «прикасаться опасно». Доброжелательное приятное лицо, тень лёгкой улыбки, беспечность несколько мороженной жестикуляции — всё вместе представляет собой дружелюбную картину приятного человека.

  И всё же что-то не так.

  Неуловимое подсказывает, что за гранью улыбки может скрываться сущность монстра. Их двое в одной комнате — слишком много для безопасности хотя бы одного из них.

— Мне кажется, у вас паранойя, — тот, кто по бэйджику называет себя Оливером Ридом, кивает несколько нелепо и потерянно.

  Раскрытое лицо — слишком сильный козырь против себя и Коалиции. Вильям играет роль до последнего. Он прячет уверенную осанку за напускной сутулостью, кидается выводить застывшие пятна на ковре с усердием служанки. Пятна исчезают действием бытовой магии, ковер возвращает приятный светлый оттенок. А кофе…за кофе опять к аппарату, который на вид стоит как крыло самолёта и выглядит умнее, чем некоторые разумные особи из обслуживающего его персонала.

  Вильям скользит взглядом за тенью красных перчаток и улыбается про себя: у них с лордом Розенкранцем общая страсть. Но совершенно разные стороны противостояния.

— Наверное, тяжело, да? — спрашивает Вильям голосом наивного мальчишки. — Быть птицей…настолько высокого полёта. Наверняка Вас не раз пытались убить, предать, вставить нож в спину. Хватит ли пальцев рук, чтобы пересчитать попытки? И всё же вы видите врага в каждом. В каждом, кто просто пришёл принести кофе?

  Вильям улыбается чужим лицом, манерно касается взглядом на рябь созданной пространственной клетки. Теперь он тут пленник: и принимает эту мысль с нехарактерной ему покорностью. Садится напротив лорда в уют мягкого кресла.

  И смотрит.

  Смотрит долго, и кажется, будто препарирует взглядом. Ведёт диалог с самим собой, пока в конечном счёте не приходит к чему-то совершенно безумному. Левая рука приподнимает с локтем вверх, загораясь вихрем бесцветной магии.

— Но раз вы так уверены в том, что перед вами враг, — приторно шепчет изменившийся голос, — то сыграем в игру? Правила очень просты.

  Вильям смотрит снизу вверх, показывая, что часть догадки верна: Кайл ему нужен. И всё же он оставляет за собой куда больше вопросительных знаков, чем точек. И надеется на то, что банальное любопытство не чуждо тому, кто находится перед ним.

  Даже если оно может привести к грустному финалу.

— «Правда или желание». Вы ведь знаете эту забавную детскую игру? Только мы уберём все ограничители и рамки за исключением суицида. Оставим жизнь в любых её проявлениях и слова — без толики утайки, чего бы мы не спросили. Рискнёте? — улыбается Вильям и стряхивает намагиченной рукой, которая с каждой минутой становится тяжелее. — А «это» — своего рода печать против жульничества и обмана. Принимаю её и я, и вы. Как гарантию, подписанную своей жизнью. Обманете — смерть. Соврёте — смерть. Так же со мной. Соглашайтесь.

  Вильям протягивает руку, и языки магического пламени пытаются лизнуть чужую, не скреплённую обязательством клятвы ладонь.

— Скрасим совместный досуг.

  Сущность хищников одинакова: видишь слабину — душишь жертву за шею. Набрасываешься с остервенением голодного зверя, оставляешь на чужой коже след острых зубов поверх густой ядовитой слюны. Отрываешь плоть, зажёвываешь мясо вместе с кровью. Наслаждаешься тем, как некто другой корчится от боли.

  Все люди делятся на хищников и жертв. И первые всегда побеждают — такова сущность жизни: естественный отбор благоволит сильнейшим. Отбор искусственный — гасит извечно выученные механизмы, но не позволяет уничтожить их в ноль. Сильный всегда поражает слабого. А хищники конкурируют между собой за территорию, когда ресурсов становится меньше. Среди хищников тоже: всегда выживают наиболее приспособленные особи.

  Вильям любил наблюдать. Чем дольше смотрел за человеком, тем больше находил в нём потаённого — того, что сам человек порой не ожидал в себе увидеть. И наблюдать было приятно — как рассматривать картину в музее, оставшись одному: в окружении музыки и пустых залов. Под мерный звон заспанного гида из опущенных на плечи наушников. Задержаться у стены с картиной наедине: увидеть каждую деталь, застывшую в углах глаз и изгибах бровей. Насладится художественным несовершенством: неаккуратным мазком краски на внешне безупречном облике, тонким шрамом, оставленным на лице в напоминание. Складкой чуть помятого костюма, запутанной прядью алых волос. Сигаретой, застывшей между пальцев. Пахнущей не так, как ты привык, когда пахнет твоими сигаретами.

  Каждый человек — произведение искусства.

  Свой объект Вильяму бессознательно хочется сравнить с инквизиторским пепелищем. Костром, уходящим горящей верхушкой в запылённое небо. С главной загадкой: кто из окружающих будет сожжён на столбе следующим? Его «инквизитор» держится показательно равнодушным и холодным. Но едва ли он останется таким, когда придёт время кипятить масло.

— Пространственная клетка. Сломать её можно, но что дальше? Сомневаюсь, что если я решусь сбежать из лаборатории, я смогу телепортироваться из коридора. Иначе меня постигло бы большое-большое разочарование. Стоит ли тратить время попусту?

  Лицо Оливера Рида улыбается широко, обнажает притупленные клыки, делая облик более детским, чем обычно. Выглядит почти обезоруживающе — и на щеках того, кому внешне едва ли больше двадцати лет, натянутая улыбка мнится театральной маской из высохшей глины и грима. Сквозит неуловимая разница — между тем, кому принадлежало тело, и тем, кто в нём сидит, — но предчувствие остаётся сидеть на подкорках интуиции и физиогномики.

— Хотите меня спровоцировать, лорд? Заметьте, я зашёл в кабинет с добрыми намерениями. Это вы начали демонстрировать силу. Так кто из нас агрессор? — почти ласковый оскал. — Удерживаете в своём кабинете насильно, что-то подозреваете, выстраиваете теории вселенского заговора, запираете меня внутри магической клетки в стенах кабинета. Напомните, что я сделал? Зашёл? Разлил кофе по ковру? Право, виноват. Но не во всём зле этого мира.

  Ответ понятен без слов и скользит по поверхности воды длинноногой водомеркой. Кайл не желает играть — другой же, напротив, — только в этом и видит суть. Слишком разные. И откровенного разговора не получится: первая попытка рушится как карточный домик.

  Время тянется подобно тягучей патоке за движением столовой ложки. Можно ощущать, как разряжается напряжением воздух, как натягивается нить тяжёлого разговора. Оба слишком разные — едва ли характеры даже в другой момент времени и в других обстоятельствах могли бы ужиться друг с другом. Вильям вновь оглядывает границы пространственной клетки через плечо, будто надеется, что «тюремщик» потеряет бдительность.

  Но вполне ожидаемо: лорд Розенкранц не способен на такую беспечность.

  Остаётся выпрямиться, на секунду прикрыв глаза. Вильям заперт в ловушке, её границы намного шире, чем пространственная клетка кабинета. И глупо обманывать себя: страшно. Страшно не выйти из лаборатории живым. Страшно выйти — не выполнив задание.

  Отступать тоже — страшно.

  И любой загнанный зверь в тесноте тисков реагирует по-разному. Вильям всегда — нападает в ответ.

— Что ж, — грузно выдыхает он и подталкивает табурет к стоящему письменному столу, — раз я тут желанный и долгожданный гость, то я не буду стоять. Присяду. Вы ведь, лорд, не против?

  Вильяму приглашение не нужно. Он через поверхность разделяющего стола садится настолько близко, насколько возможно. Адреналин, выброшенный в кровь, заставляет сердце заходиться тревожным барабаном, кровь — пульсировать в висках. И внезапно становится весело — будто ты уже умер.

  И всё происходящее — лишь игра умирающего сознания.

— Не хмурьтесь, — панибратское движение рукой тянется к чужому лбу.

  Вильям касается лица Кайла, жестом разглаживая едва видимую складку между бровями. Знает, что невежливо — но удержаться не может. Такова сущность кинестетиков: любую игрушку хочется взять в свои руки.

— Так отчаянно желаете правды. Это похвально. Но ведь и я — по вашим предположениям — желаю того же. Только вот незадача: мне мало вашего слова. Мне, на самом деле, любого слова мало. Так с чего бы мне проявлять откровенность сверх меры? Убьёте меня? Но ведь сами не знаете, чем моя смерть может обернуться. Для вас. Для вашей лаборатории. Для вашей жизни.

  Вильям цепляет пальцами яблоко, лежащее во фруктовнице на столе. Показательно и с медлительным наслаждением подносит к глазам: плод большой. Ярко-красный, сочный, как с картинки художников. Вильям подносит его к лицу:

— Красивое яблоко. На вас похоже.

И хрустит оно тоже безупречно. Только вкус — раздирает рот яркими нотами кислого.

— Как обманчива бывает внешность. Моё лицо вам тоже — ничего не даст.

Говорят, что главное в искусстве провокации — знать, где нужно остановиться. Не поддаться мимолётному чувству азарта, которое рискует захватить разум, не позволить лишним словам и обещаниям сорваться в губ. Нельзя произнести то, что так манко рвётся наружу вопреки здравому смыслу и логике. Нельзя дать другому одержать над тобой вверх – даже мимолётно. Игра затягивает в свою бездну, ведёт по сердцу скользкими лапами. Она стирает лишнее: жажду безопасности, страх перед неизведанным. Не остаётся ничего: только ты и твой соперник напротив.

Вильям может себе признаться: он восхищён им. Бесстрастно, непошло, так, как можно быть восхищённым содержанием захватывающей книги или рассматривать сложные витиеватые узоры картины в музее, которая открывается перед тобой тем больше, чем внимательнее ты в неё всматриваешься. Игра слов напоминает ему художественное фехтование.

Красиво. Твой противник не может тебя задеть. Но с элегантной ловкостью парирует каждый твой выпад, оставаясь при этом без ран и в идеальном костюме. Шальная мысль приходит в голову сама собой: им друг с другом интересно. Они похожи больше, чем кажется на первый взгляд. Вильям усмехается про себя: встреться они раньше, в других условиях, могли бы стать хорошими друзьями. Колкость в ответ на колкость, летящая в чужую голову подушка, громкий смех и след пролитого чая на штанинах.

Судьба жестока. Но нужно брать от неё всё, что она предлагает в данный час и в данной ситуации.

— Хорошо, — спокойно произносит Вильям.

Следом тянется длинная пауза, которая могла бы заполниться словом. Но вместо этого — лишь глухой шум работающего процессора и тишина, давящая на виски. Вильям выпрямляется и кладёт надкусанное яблоко на край стола. Забытое, красное, со следом чужого прикуса, оно быстро теряет и красоту, и внимание, и символизм. В голосе нежелательного визитёра не остаётся ни насмешки, ни горделивости: покорное принятие судьбы, чрезмерно спокойное для щекотливой ситуации. Так говорят те, которые подобный исход «сражения» надеются обернуть в свою пользу.

«Хорошо» звучит как конечная точка. Как финал пререканий, игры слов и натянутых нитей нервов. Возможно, на пару секунд. Возможно, на сегодня. Вильям закрывает глаза и кладёт руки ладонями вверх, протягивая их через стол к фигуре Кайла. Словно он действительно признаёт его право на подобное обращение.

— Когда муравейник остаётся без королевы, он очень скоро разрушается, — улыбается Вильям одними уголками губ. — Я уважаю и понимаю: нехватка времени, лорд. Шестерёнки, механизмы… За всем надо успеть. Я же, обычный служащий, никуда не тороплюсь. Поэтому да, хорошо. Я согласен. На вашу «уютную камеру, где вы будете точно знать, где меня искать». Ах, да!

Ядовитая улыбка рассекает губы, а глаза впиваются в лицо лорда с остервенением голодного коршуна.

— Было бы очень неплохо по дороге сообщить мне: за что я угодил в тюрьму? Так, мимоходом. Лицо, там, не понравилось. Или эта…неклиентоориентированность.

Голова театрально оборачивается на расплывшееся по ковру пятно пролитого кофе. Словно невидимый щелчок по носу оппонента: того, кто назвался Оливером Ридом, не за что прятать под замок. Он не сделал ничего плохого: действия были чистой случайностью, а в недвусмысленных словах едва ли можно бы найти за что зацепиться, кроме тумана.

— Пойдёмте, лорд. В том отсеке я ещё не был. Право, не знал, что тут есть темницы. А над причиной я бы на вашем месте подумал. А то мало ли, люди будут шептаться. Что вы самодур-параноик. Нам ведь обоим бы этого не хотелось?