Дилюк даже не предполагал, что за ними в такую непогоду кто-то пойдет. Он считал рыцарей слишком ленивыми, чтобы киснуть в дорожной грязи, а Джинн слишком благоразумной, чтобы послышать погоню, раз она отпустила своего бывшего офицера на все четыре стороны. Все вышло так быстро, спонтанно и… глупо, что даже сам Дилюк не мог поверить в то, что это действительно произошло. Дилюк даже считал, что стоит перестать непогоду, но Кейя спешил уйти. Его Дилюк тоже понимал, потому что, чем больше тянешь время, тем тяжелее потом уходить, пытаясь подобрать глупые и порою ненужные слова прощания. Дилюку не хотелось говорить «прощай» – он как будто чувствовал, что с Кейей они еще пересекутся. И Рагнвиндр очень наделся, что пересекутся они не врагами. Долгие годы его преследовали кошмары о смерти отца и той чудовищной ссоре с Кейей на пороге винокурни. Не хотелось бы теперь, как в тех кошмарах, и правда видеть на своих руках и кровь названного брата.

Простились они молча. Кейя сам разграничил их дороги, когда пришло время им идти в разные стороны. Он не хотел показывать брату, куда собирался идти, а Дилюк не хотел знать, куда Кейя направлялся. Когда они попрощались, Дилюк отошел недалеко от этого злосчастного перекрёстка, прислушиваясь к тихим каплям затихающего дождя. Винокурня даже в серой мгле была уже отчетливо видна. На открытом пространстве с парочкой небольших рощ его сложно было обойти, чтобы следовать за Кейей. Годы погони, вечного ожидания удара в спину выработали у Дилюка инстинкт – кто-то за ним действительно следил. И раз преследователь не спешил его обойти, чтобы погнаться за Кейей, значит бывший офицер Ордо Фавониус пока что этого преследователя мало не интересовал.

Дилюк не брал с собой оружия, не считая Глаза Бога, что с того самого момента, когда Кейя так бестактно вернул его обратно, всегда был при нем, заменив Глаз Порчи. В любом случае Рагнвиндр был уверен, что даже с опытным Рыцарем Ордена он расправится без труда, если тому вздумается махать мечом на его территории. Дилюк скинул капюшон плаща, который мешал лучшему обзору и пошел вперед к винокурне, делая вид, что он ничего не заметил. Чувство опасности свербело где-то в затылке, когда тени зашевелились рядом. И, если бы он не услышал знакомый голос, то его собственный выпад в сторону противника был бы молниеносным – с преследователем Дилюк собирался расправиться даже голыми руками.

- Действительно, не самая лучшая погода для прогулки, сестра Розария.

Преследователя Дилюк узнал. Он не был набожным человеком, но регулярно, как один из богачей города, делал пожертвования и даже мелькал рядом с собором, когда там устраивали какие-то праздники. Да и это «сестру» Дилюк знал слишком хорошо -  она, как и тот пьянчуга-бард вечно ошивались рядом Кейей, опустошая запасы вина в таверне. Не слишком уж благородное занятие для служительницы церкви. Но Дилюк каждый раз себе напоминал о том, что он не набожный человек, чтобы кого-то осуждать за то, что он даже при чине и одеянии священнослужителя морально разлагался, потребляя литры его самого лучшего вина. Дилюку хватало и пьянств брата, чтобы думать еще о его собутыльниках.  Единственное, что Дилюк точно знал о Розарии, что она не такая простушка, как прочие сестры.

- И что вас привело так поздно на мою винокурню? – холодно поинтересовался Дилюк.

Розария так ловко управлялась с холодным оружием, как сестра Барбара притягивала к себе толпы фанатов, но в сером сумраке, когда небо все еще было затянуто облаками, сложно было разглядеть, с чаем конкретно к нему пожаловала Розария.

– К сожалению, в такое время я не веду дела и не продую вин. Как вы заметили, я наслаждаюсь прогулкой под дождем. Прекрасное время, чтобы подумать и избавиться от накопившихся проблем.

«Ты не знаешь, что делает твоё второе воплощение в данный момент, как это вообще возможно»: ни то Синьора в самом деле была искренне поражена этому факту, ни то, напротив. Интонация Розалин не выдавала никаких эмоций, впрочем, как и обычно. В ответ Зандик лишь многозначительно улыбнулся. О причинах этого оскала, Ведьме оставалась лишь догадываться. Кто ж знаешь, что твориться в голосе у этого ученного с ярко-выраженными странностями? И скорее всего, лучше никогда этого не узнать.

---

—  Скучно. —  Пробурчал недовольно Доттори. не зная, чем себя занять на ближайшее время. Материала, с которым можно было работать – либо не было вовсе, либо находился в состоянии «инкубации» и с ними пока ничего не стоило делать – только наблюдать. — Почему же так скучно? —  Поездка в Монд звучала много обещающе, но наделе она не оказалась столь грандиозной. Были моменты, которые искренни развлекли Доктора, но таковых было недостаточно, оттого и оставалось неприятное чувство разочарования. Ко всему прочему, от недостатка материалов и «скукоты», пришлось немного «поиграться» со своим неверным помощником. Путь «игры» с ним, немного развлекли Зандика, но из-за этого, ученому пришлось распрощаться со своим ассистентом. Кому же теперь на этот раз угрожать. — Надо у Арликина попросить нового. Не все ведь в одиночку делать. — Усмехнулся доктор, мысленно еще раз попрощавшись со своим помощником, чьё имя забудет уже через неделю.

— К посольству приближается дилижанс из Мондштата. — Кротко сообщила Снежновна, чьё имя, Иль Дотторе, разуметься даже не пытался запомнить, не желая «перезагружать память». Девушка опустила взгляд в пол, про себя надеясь, что никаких дополнительных вопросов у Предвестника не появиться. Наверно Доктор был самым «тяжелым» из всей организации. Даже с Пьеро было куда проще работать, по крайней мере, у него не могло появиться спонтанного желания провести над тобой пару сотен экспериментов. И никто не мог на учёного пожаловаться, Второму все всегда сходило с рук.

Доктор неспешно подошел к окну, которые выхоли на главные ворота, дабы лично убедиться в полученной информации, что заставило Снежновну с облегчением выдохнуть, мысленно благодаря всех архонтов за эту милость. И в самом деле, к главным вратам посольства Снежной приближался тюремный дилижанс, который охраняли несколько рыцарей Ордо Фавония. Возглавляющего офицера данного отряда, Иль Дотторе тут же узнал. Капитан кавалерии обладал яркими отличительными чертами, особенно для королевства Свободы. Его не так уж тяжело было забить, особенно его острые язвительные речи. Рыцарь говорил складно, и был бы интересным собеседником. Не смотря на острые замечания, в речах офицера не было ничего такого, за что можно было бы «уцепиться». Наверно, Кэйа бы оставил хорошее впечатление о себе, если бы не встал между Предвестником и его развлечением.

— С чем пожаловали? — Хмыкнул Второй, рассматривая дилижанс. Едва ли храбрые рыцари подготовили карету для него, не осмелились бы. Не так уж и просто обвинить в чем-то дипломата в чём-либо, особенно в тяжком преступлении. Там нужно не просто прямые доказательства. Что в карете не находилась Бедняжка Коллеи, почему-то Доктор так же был в этом уверен. Но было бы совсем не плохо, если бы это было именно так. Можно было бы тогда продолжить над ней испытания. Были несколько тестов, которые, учёный бы очень хотел бы провести сразу же, а заодно проверить несколько теорий. Поэтому он и отправил одного своего помощника, по следам подопытного зайчика. Но, если это не за ним, и не Коллея, тогда, что прибыл к ним на «огонёк». — Вечер обещает быть интересным.

— Передайте им, что я скоро спущусь. — Зандик улыбнулся, переводя взгляд на свою сотрудницу, что кротко кивнула, и пошла выполнять приказ. Иль Дотторе снова перевел взгляд на дилижанс, вспоминая огненно-волосого юношу в маске совы. Могло ли быть так, что в тюремном дилижансе сейчас томился Совёнок? Если это и в самом деле было так, значит Мондштат всячески пытается либо прикрыть свой собственный зад, либо заполучить подопытную в свои руки. — Вот негодники.

Самое занятное было в разговоре, это наблюдать за ложью и манипуляции со стороны сэра Кэйи, на которую Иль Дотторе отвечал лишь улыбкой. Капитану кавалерии было многое известно, и он это не скромно демонстрировал ни раз. Офицер знал, что Доктор не может на прямую сказать, о том, что переданным из заключенный, вовсе не тот, кто убил дипломатов. Потому, что это знание заденет целую цепочку «домино», которое должно было привести признанию того, что Фатуи занимаются экспериментами над детьми. Но в эту уловку Альбериха, Предвестник не намеревался попадаться, и вовсе не собирался вместе с капитаном кавалерии Ордо Фавония, проехаться к ним. Уж лучше забрать свой «утишающий приз» и остаться на воле.

---

— Птенчик – птенчик – птенчик… —  С нотами безумия, произносил Второй, спускаясь по винтовой лестницу в темницу посольства Снежной. Было интересно еще раз взглянуть, на самоуверенного юношу из винного погреба поместья Рагнвиндров, которому так мило шли оковы. Жаль, только юноша этого не оценит.

Холодно, пустынно, мертво. Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынней снежной залы находилось замёрзшее озеро. Лёд треснул на нём на тысячи кусков, ровных и правильных на диво. Посреди озера стоял трон Снежной королевы; на нём она восседала, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по её мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире.

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его стало куском льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра – складывание фигур из деревянных дощечек, которая называется «китайскою головоломкою». Кай тоже складывал разные затейливые фигуры из льдин, и это называлось «ледяной игрой разума».

В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их – занятием первой важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала! Он складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков».

Прежде чем отправиться в путешествие для познания дикого Сумеру, что обещало стать концентратом информации, не фильтрованной и наглядной, Кэйя решил в первую очередь добраться до одного из местных городов, дабы понять общую ситуацию, правила и понятия, а там и до столицы. Просто чтобы знать, каковы тут проблемы, кто основные сумасшедшие, что есть легально и, конечно же, во имя ознакомления с основными действующими группами: по обе стороны как закона, так и власти. Что, с учётом социальных навыков, ума и способностей  бывшего капитана в целом не заняло много времени. При условии же, что на местных своей внешностью Альберих походил куда больше, чем в Монде — это стало ни то намёком о том, куда копать, ни то знаком, мол, не зря приехал.

Что Академики — типы мутные, понятно стало почти сразу, и дело даже не в прежнем опыте собственного бытия в системе управления (т.е. её подноготной, везде одинаковой). Потому что ценность информации — вполне себе в духе Кэйи, он этого не оспаривал, вот только местный подход... сомнителен. Ограничен. Не слишком рационален. Полный иерархии и ограничений, которые не преодолеть. А ещё походило на сохранение власти с фильтрацией информации, а не простор, полноценное развитие и работу с наслаждением. Впрочем, иного не ожидалось: народы, в каком угодно виде следовавшие за архонтами, их творениями и наследием, по определению обречены на заблуждения и неуспех. Обратно просто не бывало. И тем не менее, сие являлось реальностью Тейвата и тем, с чем Кэйе приходилось неизменно иметь дело и, собственно, жить-уживаться. Иного более просто не осталось. Настоящее величие и свобода мысли похоронены и разрушены за успех.

Задумка Акаши могла показаться самой по себе полезной и, вроде бы как, подразумевавшей некое равноправие и развитие людского ума, но... Разумеется, ничем подобным не оказалась. Очень масштабная и интересная идея, ведущая к столь сокровенному и абсолютному знанию — звучало величественно. Но ведь абсолютное знание — это то, за что Селестия карала и показывала своё истинное лицо. Значит, даже если речь шла об Ирминсуле, на всё это наложены ограничения и некий градус конкретного взгляда, ведь ни один архонт — из семи точно — не являлся единственно-всесильным, способным принять в себя и взвалить Ирминсул на плечи. Даже если речь шла о столь огромном и когда-то могущественном месте, как Сумеру. Или Кэйя всё-таки ошибался? Что же, не стоило винить его в однобокости: исправить ситуацию и попытаться изменить своё мнение об Акаши он правда пытался. Просто так получилось, что не получилось.

У местных ведь тоже имелось некое заболевание, приводившее к постепенной деградации. Кэйя встретил несколько подобных людей, однако информация от них всех разнилась: ответы, поговаривали, мелись в джунглях, в то время как города, информационное поле которых в основном контролировалось Академией, в этом смысле не очень полезны, если только не уметь налаживать контакты (Альберих умел, спасибо). Что-то не то с Древом или около того — запомнит, проверит, подумает, а важно ли данное знание для его дела в принципе. Однако может ли быть так, что Акаша не сработала потому, что Кэйя тоже болен? Не тем, чем местные, но тоже вполне себе проклятьем от чего-то извне. Неподконтрольного Семерым и-или Селестии, а оттого с ходу "схлопывающимся", сталкиваясь с тем, что потенциально опасно или непонятно? Ведь его "болезнь" — это не проклятие Селестии и не болезнь самой системы или Ирминсуля, но нечто иного порядка, дарованное не ими. Или дело в том, что за всеми следила Академия, вручную ограничив доступ для Кэйи? Или Акаша улавливала неверие? Что-то ещё? Альберих не имел достаточно информации, чтобы быть способным делать выводы или точные предположения; что раздражало, но было как было. По факту, к примеру, те же капсулы знаний его в самом деле заинтересовали, от них могла бы быть польза и всё такое. Но если Акаша отказалась работать, не вызывая ничего, кроме подташнивания и гула в голове, словно Кэйя выпил дешевого некачественного вина — так тому и быть. Приходилось обходиться без неё, в каком-то смысле имитируя бытие пустынным человеком, где Акаши также не использовали, насколько мужчина понял по разговорам. И ничего, что до пустыни ещё не добрался и даже там не бывал ни разу: туда надо в последнюю очередь, ведь вся самая древность и, кажется, наиболее продвинутые цивилизации пошлого, возможно даже со следами Родины, скрывалась в песках. Кэйя ещё не дорос; ему стресса и вызовов хватало и здесь.

Отсутствие Акаши давало свободу, но и требовало изворотливости, ведь информацию получать-добывать всё равно надо было, как и взаимодействовать с окружающими. Но, в первую очередь, двигаться по намеченным потребностям, раз цель как таковую Кэйя, увы, пока не сформулировал. Доступ если не к данным Академии, оберегаемым от людей простых, недостойных, то к чему-то общественному, может даже не материальному, подсознанию, в конце-то концов, к Ирминсулю или его частям, раз на том держался дендро архонт — иметься должен. Приоткрытая дверь, что здесь ближе, чем в других местах, но не находившаяся во владении кого бы то ни было, как само Древо — или так. И если альтернативным способом приближения — с одной стороны — и обхода не работавших для Кэйи по неизвестным причинам механизмов — с другой — была необходимость, скажем, что-то выпить, покурить, наесться грибов или сделать всё и сразу — да будет так. В джунглях имелись спецы по этому делу, как выяснил, однако они же — выходцы оттуда и носители видоизмененных, но все-таки около практик — мелись и в городах, куда периодически возвращались, не отрывая себя от мира полностью. И даже на этом зарабатывая. Разумеется, вне стороны закона, что для Альбериха хорошо, ибо сбивать в подобном "плату" и быть убедительным — его талант, к коему ни Бездна, ни Глаз Бога не причастны.

Возможность приобщиться к альтернативному способу не нашлась сразу и потребовала некоторого времени и поисков, но кто ищет и старается, тот всегда найдёт и получит. Потому несколько интересных визитов, немного теории там же, пропущенной через внутренние фильтры скептицизма и аналитики, грибы в сомнительной пропорции с чем-то ещё более сомнительными, и вот в пригороде Сумеру Сити, в одном из арендованных окраинных домишек, развернулась целая процессия ни то на часы, ни то на сутки.

Настрой у Кэйи был серьезный, потому что он знал, чего искал и более не мог жить в вечных вопросах, мучивших его, что скапливались и стали грузом невыносимым, сколько бы много "поводов жить" и людей кругом он не приобретал. Потому скепсис, неверие — что угодно — могло остаться в голове, но вовсе не вело каэнрийца. В конце-то концов, его народ сосуществовал с Имрминсулеми тысячи лет, взаимодействовал, имел некое партнерство, черпал знания и оберегал. Туда возможно достучаться, точно ведь в курсе, и если информации о Кэйе не было у людей, у самой истории, как не имелось более и его Родины, то у Древа должно было иметься хоть что-то. Даже если и от него тоже Альберих был сокрыт на долгие пятьсот лет небытия (капитан полагал, что это могло стать одной из причин отказа Акаши работать: возможно, та попросту отказывалась воспринимать Кэйю, не зная, что он за часть системы, некая ошибка и сбой, и это подразумевало перекрытие и ограждение от системы).

В конце-то концов, сие не первая подобная "сессия" Кэйи, что прежде выходили очень короткими, едва ли запоминавшимся.

Он не считал, сколько прошло времени, да и если верить тем практикам, что теперь испытывал на себе, оно очень быстро переставало иметь всякую ценность или важность. Что оказалось правдой: даже если дело в токсичных свойствах настойки, они имели место быть и по факту работали над тем, чтобы очистить голову от лишнего; т.е. почти от всего, даже от части когнитивных и пространственно-воспринятийных функций, видимо. В какой-то момент ощущения начали проявляться более интенсивно и становиться странными, в самом деле напоминая ни то транс, ни то глубокое опьянение, ни то некий выход из тела, при том что от него не отрывался. Та_другая часть Кэйи в этом всём затаилась, замерла и крепко вцепилась когтями, однако не сопротивлялась и проявляла голодное любопытство, страстно желая добраться и зайти дальше. И когда сначала запахло каменными цветами, после сырой землей, а затем и холодом совершенно пустой пещеры, словно бы воплощавшей зарождение ветра — непонятно (прежние несколько медитаций где-то на этом моменте и обрывались). Кэйя разве что обнаружил себя в странном, но величественном месте, так похожем отчасти на Сумеру, но во многом — на Родину.

Корни, коим разве что полагалось быть сверху вниз, шикарная крона — это казалось безумно знакомым, хотя и сильно отличным от той исконности, которую сейчас словно бы вытрясла память, заработавшая судорожно, подобно самой быстрой из имевшихся технологий. Как было в памяти и что оказалось сейчас — мылось, размывалось, путалось. Однако ощущения, исходившие тогда, как и те, имевшиеся сейчас — они такие схожие, что каэнриец словно нырнул в собственное прошлое. Наголову ледяная вода, куча мыслей, за которые не схватиться, и... совершенное отсутствие паники. Словно ты там, где и должен быть, куда приходил время от времени, и вот снова. Словно тебя ждут каждый раз, и ты знаешь, зачем ждут и зачем ты приходишь. Вот только Кэйя не знал. И вообще-то здесь прежде не был. Он просто искал ответов, вот как раз об этом самом, потому и...

Взгляд спустя целую вечность смог оторваться от величественных корней, забрасывающих в ностальгию того, что запомнил детский мозг, и отдаления этих самых корней, когда всё кругом провалилось в бесконечные звезды, куда более яркие, чем в Тейвате, в темноту куда более выразительную, чем ночное небо. Лишь только спустя какое-то время бывший капитан кавалерии обнаружил себя на том, что испытывал ощущение чьего-то (чуждого) присутствия. Что заставило его всё-таки отвлечься от немого, вызывавшего некоторое онемение лицезрения, и отвести взгляд одного лишь неприкрытого глаза на то, что здесь также было. Как оказалось — это "кого", не "то".

— За тобой недосмотрели взрослые? — обратился с некоторым удивлением к босой девочке, также оказавшейся здесь. Что-то внутри отозвалось на неё настороженностью и отторжением, но... в подобном месте, вернее, в галлюцинации, сне или чем бы оно там являлось, просто так не оказаться. В смысле... откуда-то же этот образ Кэйе надумался, да? Практика говорила, что это место, в котором лишь счастливчик сумеет оказаться, будет весьма конкретно, а значит в какой-то из перспектив там можно повстречать кого-то ещё, наверное. Но... ребёнок? В это время? Вот так? Здесь?

Альберих присел на корточки (в Монде, да и не только, дети его обожали, а с Кли провёл достаточно времени, чтобы адаптироваться к обращению и общению с мелкими), дабы оказаться "видным-равным", а не длиннющей недосягаемой фигурой на фоне девчонки, пускай между ними и имелась некоторая дистанция.

— Ты тоже ждёшь, когда проснёшься? — едва уловимая приятная улыбка.

На самом деле, Альберих без понятия, сон ли это или что. Но если ребёнок практикующих родителей случайно чего-то надышалась, то она вполне могла оказаться в панике или около того. Тогда стоило убедить её в том, что это скоро закончится (в принципе или пробуждением), успокоить и расположить к себе. Кэйя ведь без понятия, как это место-но-не-место способно отреагировать на негатив и панику, выбросить ли тогда отсюда; его нутро и без того ощущало сейчас слишком много иррационального, особенно та его часть, что скрывалась в глазу под повязкой.

Что-то происходило.

Вообще возникало такое ощущение, что мир менялся. Еще не так давно Владислав мог праздно рассуждать о том, что современные охотники их никак не беспокоят, как и люди. для обывателей вампиры стали красивым мифом, красавчиками с глянцевой обложки, о смертельном поцелуе которого мечтали все юные особы от пятнадцати лет. Мир давно изменился и не боялся существ ночи. Наверное, по этой причине жить стало намного проще. И охотники приняли правила игры. Все они — и люди, и вампиры — часть, звенья пищевой цепи. Что такое, если вампиры заберут раз в несколько дней парочку людей? Проще терпеть таинственные исчезновения людей, чем настоящий мор, чуму и проклятие, которые могут устроить вампиры, если выйдут из тени.

Но мир изменился — Влад практически чувствовал это в воздухе.

И нет, виной тому был не молодой виконт Кролок, который внезапно появился в этом замке и наделал тут шума. Может быть, это даже полезно бывает, когда в тихий мир врывается какая-то буря. Или же  проще это сравнить с камнем, который бросили в тихий пруд, а потом наблюдать, как рябь идет по воде, изменяя и искажая красивую зеркальную гладь пруда. Возможно, это и произошло. И Дракуле было неспокойно. Нет, он не боялся и прекрасно знал, что может дать отпор любому незваному гостю, тем более простому смертному. Он был вечен. И никакие колья, кресты и чеснок ему были не страшны. А жены... да что с них? Придет время и граф, картинно пострадав, найдет им достойную замену. Тем более, они сами от него устали. Его жизнь с невестами напоминала жизнь мужа и жены, которые дожили до золотой свадьбы и просто жили рядом, потому что привыкли друг к другу. И Владислав мог бы простить им вольность и какие-то низменные увлечения, но никак не предательство.

Когда Анна появилась в его скромном убежище, Владислав все уже давно знал. Жизни его невест тянулись к нему тонкими красными нитями, словно бы кровеносные сосуды, связанные с его черным сердцем. Он мог видеть и чувствовать все. Верона сбежала и, скорее всего, прельстилась молодым виконтом. И Анна — его прекрасная и преданная невеста — сейчас говорила о предательстве своей сестры. Дракула прижал к себе девушку и коснулся легким поцелуем ее пальцев, а потом позволил ладони невесты заскользить по его щеке, словно бы она была живая и он наслаждался тем, как по ее жилам течет кровь. Но Анна была мертва... наверное, это Дракуле и нравилось в ней больше всего. Смерть облагородила Анну, сделала ее вечно прекрасной. Не осталось больше той самой смутьянки, которую так любил Ван Хельсинг. Это уже была его жена, жизнь которой он мог бы забрать по одному щелчку пальцев.

— Я прекрасно знаю о том, моя дорогая, что Верона нас предала. Она покинула нас и, если рискнет вернуться, то я буду очень и очень зол, — Дракула улыбнулся одной из своих ледяных улыбок.

Нет он не ревновал и не презирал Верону за то, что она осмелилась вот так от него сбежать. Дракула не испытывал ничего к своим женам. Скорее, это было чувство, которое больше походило на неприязнь и уязвленное самолюбие. Дракула был главным в этом месте. Жизни его жен принадлежали ему, как и они сами. А, значит, выход и обретение свободны можно было получить только через смерть. Дракула встрепенулся, словно бы прогнал мысли о наказании неверной жены, когда услышал слова Анны о том, что у замка могут быть люди. Дракула отстранил от себя девушку и подошел к окну, став на массивный подоконник. Мир давно был окрашен в яркие цвета, которые превращали ночь в самый настоящий день. Но сейчас, где-то не так далеко, темное небо, затянутое редкими тучами прорезали прожекторы вертолетов, а там внизу, почти у стен действительно было самое настоящее копошение.

— Они что серьезно решили взять мой замок штурмом? — Дракула фыркнул и его лицо исказилось гримасой злости. Сначала предательство Вероны, а теперь еще и жалкие людишки решили нарушить его покой.

"В тёмные времена, должны ли и звёзды погаснуть?"

Что-то кольнуло в памяти едва ощутимым отголоском, так, впрочем, и не найдя финальной точки, к которой бы исходило это знакомое, будто запылённое наваждение. Возможно, Альбериху просто показалось. В конце-то концов, ряд истин, выражений и фольклора схож в никак не связанных меж собою нациями, и в точечных пересечениях это касалось в том числе Тейвата с Каэнри'ах. Так или иначе, люди жили по обе стороны, и независимо от того, жили ли они в заблуждениях, потребности, нужды и страхи у них по большей части являлись одинаковыми. Кэйя, впрочем, данную деталь запомнит; возможно, она позже обретёт смысл или, напротив, потеряет необходимость держать подобную мелочь в памяти.

— А? Не за что извиняться. Вам, похоже, нравятся книги, не лишенные философской лирики? — формально и почти риторически. Обычно люди науки подобное не любили, но исключения имелись везде и всегда. Кэйя вообще-то и сам являлся подобным исключением по большей части фронтов; нередко к собственному сожалению.

На протяжении их недолгой дороги до таверны Альберих не нагружал нового коллегу разговорами: пускай у того будет возможность осмотреться, привыкнуть и всё такое, да и сам капитан, если уж на то пошло, за день наговорился и накрутился достаточно, чтобы теперь нести всякую чушь, не имея представления о том, насколько она (не)интересна Альбедо. Некоторые моменты в принципе располагали к молчанию, и чем темнее за окном, тем подобных моментов больше.

Когда алхимик немного потянул за локоть, парень также остановился и с некоторым удивлением на него уставился, моргнув: это с чего вдруг? Впрочем, уже в следующий момент всё встало на свои места, отбросив свежий вопрос в отработанный материал. Из чужого ответа последовало несколько деталей, дополнивших общую картину и придавших ей хотя бы форму.

— А какое мнение могло возникнуть у меня о человеке, оказавшемся в малолюдном месте в тот самый момент, когда я проводил там операцию по поимке преступной группировки?~ — исключительно приятным, спокойным, едва ли не мурчавым голосом выдал капитан, полу-улыбаясь с некоторой хитринкой, будто бы ни то игрался, ни то заигрывал, ни то сверлил собеседника вовнутрь.

— Не переживайте об этом. Все свои возможные домыслы  я оставил позади в тот момент, когда ознакомился с вашим рекомендательным письмом, — он чуть повёл плечами, в исключительно лёгкой манере. Не похоже, что Кэйю что-то волновало, тревожило или беспокоило так, как Альбедо. Что являлось по большей части правдой: вмешательство в это всё Алисы само по себе подозрительно и весьма показательно. Новый знакомый уже как минимум единожды соврал, в целом не имея на то веских причин, и с учётом всего, что выходило теперь — верить ему теперь у Альбериха в принципе не имелось поводов. Как и обвинять во лжи как таковой: это был логичный поступок в тогдашней ситуации, на месте Альбедо капитан, вполне возможно, поступил бы точно также. Он не из тех людей, которые винили за грязные методы или обходили их стороной, хах.

— Ваше поведение весьма ему соответствует. Но если вы желаете, чтобы я трактовал это в каком-то... конкретном ключе, прошу, я весь внимание: мне бы не хотелось, чтобы наше общение началось c вашего дискомфорта от недосказанности. Его и на службе хватит, — чуть посмеялся, едва склонив голову вбок и глядя прямо на алхимика.

Какой же всё-таки душка. Без лишнего мусора на заднем фоне и при подобном освещении — будто бы нарисованный. Что, впрочем, также соответствовало описанию в письме: "милейший", пускай там контекст был совершенно иным.