– На кой хер, Дженкинс?

Примерно с этой фразы начались их летние каникулы на Климбахе. Вообще Лани не так чтобы рассчитывал провести отдых на море, тем более у его товарищей в минувшем семестре на слово «море» стабильно начинал дёргаться глаз. Всему виной были поселившиеся этажом выше студенты-медики, которых на период травли цирконских тараканов в целительском общежитии временно депортировали к технарям.

«Временно» – понятие растяжимое, как и стальные нервы (в случае киборга Дженкинса во вполне себе буквальном смысле) его приятелей, чем медики активно пользовались, регулярно затапливая соседей снизу. А на любые претензии с их стороны делали невинные глазки, ссылались на ржавые трубы и парировали фактом проживания под ними левиафана: «Ну как же он без моря? Рыбку жалко!»

И всё же такой экзотический выбор курорта со стороны Джей-Ви вызвал вопросы не только у покорно смирившегося с судьбой Лани, но и у Коннора, который не постеснялся задаваться ими вслух на протяжении всего пути. И лишь когда они уже сошли с флайта перед видавшим виды мотелем на окраине Родия, Дженкинс всё же снизошёл до того, чтобы их просветить.

– Чувак, но ты только зацени, – вещал тот, обхватив высокого архиста за плечи (чуть ли не вешаясь на них) и широким жестом обещая ему звёзды, небо и луну. Коннор  скептически взирал на покосившуюся вывеску гостиницы, недовольно ёжился в бесформенном свитере и предаваться безудержному восторгу пока не спешил, – перед тобой – лоно, откуда выходят новейшие техномагические разработки, ещё не допущенные в использование или уже запрещённые. И у нас есть натуральный шанс пощупать их вот этими вот самыми руками и протезами!

Лани с меланхоличным видом разглядывал упаднически-безжизненные пейзажи, которым в качестве изюминки не хватало разве что перекати-поля, Коннор пробубнил что-то насчёт того, что это «то ещё лоно», но Джей-Ви был неумолим:

– Инфа сотка, в двадцати шести кэмэ к юго-западу отсюда зарыта заброшенная биофабрика кибернетического оборудования. Мне координаты сам gaympad63 скинул! Ну, помнишь, тот чел с abandonlab.net?

«Того чела» с дурацким ником, как и форум по поиску неотмеченных на картах некогда секретных научно-исследовательских объектов, и Лани, и Коннор знали наизусть, ибо Дженкинс мог вещать о них сутками напролёт, предаваясь масонским теориям заговора и грёзам о том, какие сокровища они могли бы там отыскать. Его товарищи были настроены отнюдь не так радужно, и Дженкинс, обычно запускающий программу «мозг» лишь по понедельникам и осуществляющий в остальное время любую деятельность без её участия, каким-то потусторонним чудом умудрился до последнего не посвящать их в свои планы, обещая некое «эпическое приключение».

– Ебическое, – Коннор выразительно сплюнул, вывернулся из-под руки Джей-Ви и кивнул скромно стоящему в сторонке дархату. – Пошли, Лани, вызовем другой флайт.

– Да погодите ж вы! То, что координаты слили в сеть, ещё не значит, что тут уже толпами снуют экскурсии с Алькора! gaympad сказал, что в этом месте зафиксирована высокая хтоническая активность, а значит, народу здесь побывало не так уж и много, да и тех экстремалов наверняка сожрали.

Коннор остановился, и воодушевлённый Дженкинс продолжил:

– С хтоником в команде нам никакая шушера не будет страшна.

Лани поднял вопросительный взгляд на Коннора. Хотя тот очевидно был настроен ещё немного поломаться перед приятелем, по его лицу дархат уже мог однозначно сказать: они остаются.

В их так называемой «команде» Коннор всегда был мозгом и капитаном, направляющим остальных. Дженкинс – двигателем прогресса, двигателем в жопе и двигателем киберкулака в лица неугодных. Ну а Лани… По умному его называли штатным программистом, поскольку эти двое являлись по большей части инженерами-конструкторами и страх как не любили «сидеть тупить часами в буковки на экране», а по факту он был скорее их персональной зверушкой, ну, что-то вроде карманной собачки или рыбки в целлофановом пакетике, которую друзья попросту всюду таскали с собой.

Нет, поначалу они честно пытались интересоваться его мнением и пожеланиями касаемо какой бы то ни было совместной деятельности, однако быстро забили на это, раз за разом слыша в ответ: «как скажете», «как пожелаете», «как вам удобно». Превращать таким образом решение любого вопроса в сплошной фарс и расшаркивания было не в их характере, но и выгонять Лани из тусовки в виду технической значимости и его непревзойдённого умения внимательно слушать и трепетно соглашаться со всем они не посмели.

Так их трио в полном и непоколебимом составе заселилось в одну из свободных комнат мотеля, а буквально через пару часов в фанерную дверь постучала хозяйка гостиницы и сообщила, что «для некоего Лани Кохола письмо».

Коннор с Дженкинсом озадаченно переглянулись. Джей-Ви уверенно помотал головой, что даже академии не передавал данные об их предполагаемом месте пребывания на каникулах, а затем они вдвоём во все глаза уставились на дархата.

– Что? – тот слегка смущённо мял в руках конверт, как только за женщиной закрылась дверь. – Я должен был поставить в известность господина…

С синхронным вздохом товарищей в считанные секунды сдуло с постелей. Выслушивать очередную волну восторгов о светиле его светлости и величии его величества, что доносилась со стороны Кохолы всякий раз, когда он получал весточку от князя, они сейчас были не в настроении и после кратких переговоров: «Айда, тут паб есть. – Айда» покинули комнату, оставив дархата наедине с письмом.

В мысли, что оно было от князя, Лани даже не усомнился: о том, чтобы написать помощнику e-mail, не взорвав при этом компьютер, в его случае и речи не шло. И хотя бумага была не наньнинская, этому быстро нашлось объяснение в самом письме: князь тоже прибыл на Климбах, в тот же город и ждал его сегодня в полночь у себя!

Счастью юноши не было предела. За проведённые вдали от господина месяцы он уже порядком успел по нём соскучиться и даже в глубине души сожалел, что в эти каникулы вожжа попала Дженкинсу под хвост, и тот помчался на Климбах, прихватив с собой своих друзей и увозя Лани как можно дальше от Лиреи. Однако как удачно сложились обстоятельства…

Пробив адрес по Архем.картам в планшете, дархат, недолго думая, решил выдвигаться немедля. Время близилось к вечеру, а ехать предстояло в противоположный конец Родия и дальше.

23:57. Лани ещё раз перепроверил адрес на карте и со вздохом убрал планшет в рюкзак за спиной, накидывая на голову капюшон чёрно-бежевой толстовки. Перед ним высился широченный трёхэтажный особняк неопределённого стиля, антуража и времени постройки. Вокруг лес, темнота и никого. Двери заперты. Быть не может, чтобы здесь была какая-то ошибка.

23:57. Упитые в хлам Коннор и Дженкинс в пабе пытаются закадрить табуретку своими познаниями в IT-сфере, не ведая, что их аквариумная рыбка Немо в очередной раз сбежала, не поставив их в известность.

23:57. Забытое в комнате письмо сдуло ворвавшимся в приоткрытое окно ветром в самый пыльный подкроватный угол. На конверте не подписан ни адрес, ни адресат, ни отправитель. А в самом письме – лишь пара строк, выведенных совсем не рукой князя:

«СЕГОДНЯ В ПОЛНОЧЬ.
3-я АВЕНЮ, ДОМ 14»

[indent] — Вы один или с кем-то?

[indent] Держать баланс, когда вбитое иглами под ногти чувство вкуса вступает в неравную схватку с банальной жадностью и желанием убраться с этого чертового Климбаха подальше — желательно ещё позавчера, когда ноги его тут даже не было — неимоверно сложно, но Мишэлю, кажется, удалось. Вокруг много дерева и зеленого, люстра искрящимся желтоватым теплом подмигивает с потолка и рассыпает на лобби сверху как звездопад преломлённые гранями хрустальных слез-капель радужные пятна: на него самого, на пол и на стены, на ресепшионистку. У ресепшионистки уставшее и немного искусственное лицо, и зайчики света тают у неё в глазах, как снежинки, упавшие в мутную лужу. Мишэль смаргивает лениво, не совсем понимая, что отвечать на такую глупость, тоже послушно изображает на лице что-то отдалённо напоминающее вежливое участие к постороннему и сухо кивает.

[indent] Они стоят тут втроем. Мишэль. Луис на сгибе его локтя и беззвучный призрак брата его Тени. Почти семь раз по десять циклов принятия гнева и горя назад поменялись местами, но никто этого, кажется, не заметил.

[indent] — Так один или нет?

[indent] Тц. Сервис окраин. Это было не вежливо. Каким-то мучительным усилием воли Тревизо удерживает лицо статичным, позволяет себе лишь усталый выдох сквозь зубы и пинком ноги подгоняет маленький чемодан к стойке.

[indent] — Вдвоём.

[indent] Гатт вламывается в дверь тайфуном красок и сходу начинает орать. И что погода — мерзость, и что таксисты какие-то не такие, а были бы такие как надо, то и не орал бы, так нет же, надо все настроение испоганить, никакого уважения к туристам! А если я важная шишка? С дерева вам на голову упаду и бабац — все. Упал. И что вы будете с этим делать, милочка? Да, да, вы, я к вам обращаюсь, кстати, что вы делаете сегодня вечером, хотите получить путёвку в рай, скорый маршрут «мой номер — ваша короткая юбка»? Его улыбке не хватает переднего клыка и доброты, а чемодану — левого колеса, так что он оглушительно тарахтит, поддакивая Элки через слово. Мишэль вздыхает снова, но уже облегченно. За Гаттом легко потеряться и выглядеть приличным человеком, не прилагая при этом никаких усилий. Ресепшионистка, кажется, тоже наконец оценила его прохладную сдержанность по достоинству. Сразу бы так.

[indent] Они выезжают из Родия уже вчетвером. Мишэль. Гатт, которого стоило бы считать за четверых сразу. Джейк, прозрачным весенним льдом рук забирающийся под пиджак. И его чертова нога. От её компании он бы с радостью отказался, но за этим они сюда и приехали — трещать кустами по колено в грязи и чавкающей хляби в поисках Via Lunae. Но сначала — почти пять часов тюремного заключения с сиреной чужого голоса, ворчливостью хриплого радио и накатывающей волнами болью. Зря так тянул, можно было бы поехать и одному, но теперь без Элки ему не справиться. Должен быть кто-то, кто может думать трезво, и пускай языку своему Гатт был не хозяин и всю свою жизнь превращал в одно большое заявление, под зелеными линзами глаза у него были старые. Транспорт в очередной раз заносит, и Гатт выставляет плечо, чтобы оставить половину без половины Тревизо в вертикальном положении. Сиди, док. Ещё сутки, и будешь свободен.

[indent] — Знаешь, я иногда забываю, что из нас двоих наркоша, Длинный.

[indent] Мишэль даже не спорит, только кисло скалится и глухо сдавлено крякает, не очень надеясь, что это сойдёт за правдоподобный смешок. Разумеется, наркоша, вопрос только, на что подсел — на обезбол о многих формах и многих дозах, на «Лунную дорогу», которую сам же и делает и которая позволяет не помнить хотя бы недолго, или напротив — столько лет спустя начал ловить какой-то извращённый кайф с того, что ему так пусто. Боль в ноге пришпиливала его память-бабочку ржавой булавкой к дню, когда все рассыпалось и когда в голове стало тихо. Климбах сулил освобождение. Климбах проворачивал эту дуру-гнилушку со вкусом и не торопясь.

[indent] К середине дня Тревизо казалось, что у него голодно воют уже все кости одновременно.

[indent] Лепестки Лунницы хрупко звенят, как серебряные бубенцы, бледно сияют печальной голубой трогательностью и застенчиво выглядывают из-под сопрелой подушки хвойника под подошвой. Гатт, кажется, наконец успокоился, или это Мишэль совсем потерял его из виду. Он считает, методично перебирая на пальцах кольца, стыкуя с себя с реальностью их металлическими щелчками.

[indent] Четыре часа.

[indent] Гатт вертится на переднем сидении, ударяясь острыми коленками в бардачок, подвывает фальшиво, но звонко: «Never gonna give you up, never gonna let you down», — Мишэль цепляется хваткой утопленника за зачарованные на объем сумки и хищно тянет носом — пахнет озоновой колкостью даже отсюда. Джейк кладёт голову ему на плечо и капризно просит Элки заткнуться, сил уже никаких нет слушать по кругу одно и то же, Рик Астли, может, и не стареет, но заебал уже в край.

[indent] Два часа.

[indent] С ресепшионисткой они даже не здороваются, кажется, сегодня уже другая, но они одинаково слеплены из фальшивых штампованных улыбок, так что разницы никакой — Гатт тащит Мишэля волоком, стоически игнорируя разницу в росте, и просит включить мозги, они сегодня ещё понадобятся, в последний раз, а потом, цитируя классиков: «Никто из нас, конечно не Матильда, но очень хочется туссе». Тревизо перебирает пальцами кольца, послушно сгребает осколки себя в кучку и щедро поливает кофе.

[indent] — Не думал, что скажу это спустя столько лет, но навари нам, доктор, чего-нибудь этакого. На тебя жалко смотреть.

[indent] Две минуты.

[indent] Голова ноет, но уже от усталости, хорошо поработали. Джейк сидит на тумбе и болтает ногами, улыбаясь ехидно и весело. Они разливают остатки прозрачно-голубой жидкости по бутылкам, колбам и флягам, споро пакуют весь инвентарь обратно по чемоданам — пусть объяснят свою маленькость, если вмещают в себя так много полезных вещей, Гатт расплескивает на пробу по трем складным рюмкам и поджигает свою. Огонёк облизывает поверхность «Дороги» и танцует на ней тревожную тарантеллу.

[indent] — Ну, твоё здоровье, док. Хороша в этот раз, денек постоит и совсем красота будет.

[indent] Тревизо опрокидывает в себя жидкий огонь залпом, третью рюмку выплескивает в окно, закуривает и его наконец отпускает. Элки глумливо ржет и тоже выпрашивает и себе папироску, на такие у него денег ни в жизнь не хватит, он и на Климбах-то метнулся не за свой счет исключительно потому, что широту его души аршином не измерить, и кто он после этого будет вообще, если бы Тревизо сюда одного отпустил — не-не-не, думал сам все выхлебать и откинуться, обойдёшься, паскуда, никакого тебе покоя, пока за тобой неотрывно как цепной пес следует Элки Гатт Лучший Друг Хромоногих Грубиянов.

[indent] — Лучше?

[indent] — Пойдёт. Ещё парочка, и можно наконец отдохнуть. Зря, что ли, приперлись в такую даль? Фергюс меня не простит, если мы и в этот раз его кинем. 

[indent] — Что я слышу, — притворно охает Элки, давясь смехом, — Ваше-вашество внезапно начали заботиться о чьих-то чувствах! Фантастика! Выпей ещё, вдруг эффект временный.

[indent] — Обязательно. У меня сегодня по плану надраться в щи.

[indent] Когда Мишэль выползает из душа, опрокидывает в себя ещё рюмку и под аккомпанемент растекающегося по телу щекотного ласкового тепла принимается деловито красить глаза, в комнате они наконец остаются втроем. Он, Гатт, и свидетель их подпольного акло-бизнеса для близких друзей и их недругов — философски молчащий Луис.

[indent] Ещё рюмку спустя время наконец перестало ощущаться заевшей в припадке на месте секундной стрелкой, и даже глаза из зеркала смотрели вполне себе даже свои собственные. Прекрасно, просто восхитительно. Всегда бы так, в самом деле. Мишэль на ощупь потянулся за сигаретами, удивленно замер и на всякий случай потрогал пальцами ещё раз. Бумага была знакомой, сколько он таких конвертов выбросил — считать было уделом идиотов с горой свободного времени примерно лет в сто. Но надежда на подкормке «Лунной дорожки» и хорошее настроение отчаянно боролись за жизнь всеми маленькими проспиртованными лапками, поэтому он все равно обернулся и гавкнул через номер:

[indent] — Гатт, твоя почта?

[indent] — Не, ты че, кому я сдался. Но я вниз ходил, может принесли, когда ты там превращался в земноводное?

[indent] Тревизо хмыкнул, повертел конверт в руках, раздумывая, обречь ли его на бесславную судьбу предшественников, но все-таки удержался, заметив на обороте размашистую летящую, как крылья ласточки, подпись Луки. Лючия была тем исключением из целой златовласой стаи многочисленных племянников, которое не бесило до скрипа зубов накрахмаленными воротниками сорочек и выразительным ле-фу прямого точёного тревизовского профиля. Единственным исключением, с которым Мишэль хоть как-то поддерживал общение теплее визитов раз в десять лет для общего снимка с постными лицами, здравствуйте, было очень неприятно, до свидания. Может быть потому, что напоминала ему себя самого — такого себя, которого уже давно утащила по дну река времени и стерла кости в гладкую морскую гальку — может быть потому, что у бабки жила добровольно и от доброго сердца, заставляла Мишэля разговаривать с ней по видеосвязи. Самую старшую и самую дряхлую Тревизо из ныне живущих, в которой, казалось, чудесным образом собрались все пороки их семейства (или это так получилось, что она раздала каждому из них по порченному зернышку в сердце?) щурила подслеповатые белесые глазки и постоянно забывала, кто из сыновей и внуков был кто. Близость к границе жизни делала её до щемящего укола где-то в глубине грудной клетки жалкой, поэтому он звонил исправно, через не могу и через не хочу.

[indent] — Джей! Ты же приедешь в этом году?

[indent] Лицо Луки маячило где-то за спиной бабки убывающей скорбной луной. Она извинялась потом, каждый раз, беглой скороговоркой «понять, простить, трубку не класть», но легче, конечно, не становилось.

[indent] Письмо от Лючии — неожиданно, конечно, но приятно, как найти в кармане забытый мятный леденец. Тревизо подцепил ногтем сургуч, развернул привычно тянущий цветами пергамент и поднес к свету.

[indent] Вместе с настойкой в груди разливалось другое тепло, как лопающиеся пузырьки в бокале с шампанским. Мишэль мягко улыбнулся сам себе — ну раз ты так просишь, светлый луч, эта презренная моль не имеет никакого права тебе отказать — сложил в несколько раз и почти машинально сунул в карман, когда сзади обозначил своё присутствие Гатт. Этим вечером он превзошел самоё себя — пожалуй и с родного Циркона его истеричным крысам-торчкам было сейчас видно эту рубашку. Элки поправил выходную бабочку, расстегнул ещё одну стратегическую пуговицу-замануху и упер руки в бока.

[indent] — Ну, что там?

[indent] — Семейное. Просят встретиться, сегодня.

[indent] — Ну не-ет, — возмущённо завопил Гатт, — Нет, нет, нет, никаких семейных посиделок, мой дорогой товарищ в азартных игрищах! У нас по плану кутёж, ты что? Меня бросаешь?!

[indent] — Нет, я же сказал, что планирую надраться. А я не люблю менять планы даже ради лучших. Сначала кутёж, потом поеду сразу туда.

[indent] «Прости, Лука. Разочаровывать тебя — так до конца».

[indent] Попойки у Фергюса были знамениты лишь тем, их никто особо не помнил. Это была своеобразная планка качества — ни одна вечеринка не считалась успешной, если наутро воспоминания вечера не были подернуты мутной пленкой пост-кутежной томной интриги. Строго говоря, обозначался салун срамных увеселений и возлияний благочестивым «карточным турниром», но покер был лишь приятным сопровождением вечера. Две бутылки «Лунной» исчезли как по волшебству, поэтому Гатта решили усадить на такси и отправить за следующей партией.

[indent] Где и с кем закончил свой вечер Элки осталось для Мишэля загадкой даже спустя несколько месяцев. Он не признавался и только загадочно хихикал, поправляя гротескно-большие зеленые окуляры. Но с добавкой настойки к их общему знакомому Гатт так и не вернулся.

[indent] — Платье можно снять?

[indent] — Никак нет, принцесса! Сиди, радуй глаз, ножки что надо!

[indent] Тревизо скептически вздернул бровь и под общее веселое улюлюканье картинно закинул ногу на ногу.

[indent] — У меня такси вот-вот подъедет.

[indent] — Ну как хочешь. Мне казалось, ты меня уважаешь.

[indent] Так. Точно нужно было собираться. Мишэль как-то даже слишком легко для себя стек со стола, подцепил трость и придирчиво отряхнул юбку. Где они только взяли это платье? Да ещё с подгонкой под размер заморочились, точно готовили какую-то подлость заранее. Злиться на них парадоксально не получалось, все еще было легко, весело, и пустота под наркотическим дымом ощущалась не тревожной, а как будто даже само собой разумеющейся.

[indent] Приятной.

[indent] На какого-никакого лорда Мишэля Тревизо, не самого плохого врача и, в общем и целом, уважаемого в узких кругах этнарха таксист смотрел с почти суеверным ужасом. Мишэль — с клюющей тростью, все еще в платье, тяжелых ботинках, пиджаке поверх и перекинутыми через локоть штанами, угрожающе звеня украшениями и сверкая глазами, демонстративно начал курить в окно. Ну, где-то даже и не плохо. Может Лука наконец поверит, что он все таки умел веселиться сложнее контекста «Я умру, ура! Когда-нибудь». Но надо будет, конечно, переодеться при первой возможности. «Ножки ничего» было весьма сомнительным комплиментом. Левая — может быть когда-то и да, пока Мишэль не истончился из выдрессированной военкой формы снова, как свеча. Правая же нога... Что ж, она выглядела именно так, как было положено выглядеть больной ноге.

[indent] Хреново.

[indent] Одно лишь радовало, что даже под знатным прессом веществ удавалось сохранять какую-никакую критику разделения на «свой чужой» и выдерживать приличия.

[indent] — Я прошу прощения. Это точно нужный адрес?

[indent] — Конечно, мэм. То есть, э, сэр. То есть… — Мишэль благосклонно махнул рукой, попросив таксиста не пытаться угадать, дело такое, всегда можно было завернуть историю про сложную гендерную идентичность и показушно обидеться, было бы желание нарваться на скандал. Сейчас это было явно лишнее. Тревизо выглянул в окно и нахмурился. Кажется, произошла какая-то ошибка. Или Люка совсем отчаялась вывести его на какие-то живые эмоции, что тоже могло быть одной из правд.

[indent] — Вы не будете против, если я переоденусь в салоне? Ветер прохладный.

[indent] — О, да. разумеется. Конечно, мэм. То есть, сэр.

[indent] От еле-слышного шепота «а давай мы ему нос сломаем?» он отмахнулся почти не глядя. Ой, не сейчас. Дай мне хотя бы день без тебя провести, я завтра вернусь, снова рухну грудью на ржавую булавку памяти о тебе. Сгинь.

[indent] Машина взвизгнув, уехала, и к дому они уже шли втроём. Мишэль. Платье на сгибе его локтя. И хорошее настроение — нечастый спутник дней, а потом долгожданный. Прикосновение пальцев к письму в кармане успокоило и подарило уверенность. Нет, Лука не из тех, кто подстраивает глупые шутки, слишком хорошая. Может просто выбрала место не глядя — стоило бы тогда и поторопиться. Дом, щерящийся провалами окон, как многими беззубыми ртами, не производил впечатления подходящего места для порядочных девиц.

[indent] Впереди маячат силуэты — двое — и Мишэль ускоряется на пол такта шага, чтобы снова сбиться, словно споткнувшись. Зовут. Голос, смутно знакомый через темную воду времени, но зовет совсем не его, и радость Мишэля даёт первую крупную трещину. А затем уже с почти оглушительным хрустом внутри что-то трескается, и на плечо ложится почти привычная ледяная ладонь. Конечно, Джейка тут нет и не может быть. Но Мишэль так упрямо не хотел перестать быть чьей-то оторванной половиной, что все равно проигрывал в голове не сказанные никогда фразы и скучал по тому, чего не было и не случится.

[indent] «Это меня».

[indent] Голос смешался с чужими эмоциями — волной радости, такой, что у него самого внутри что-то перехватило — как жаль расстраивать, но, кажется, это обязательный пункт на день — кого-то расстроить — Мишэль по инерции отступил, как будто это могло помочь, и на одном только отточенном автоматизме выставил щит. От прибоя эмоций, разумеется, не помогло, не на ментальную магию эти щиты были рассчитаны.

[indent] Помогло не получить пулю в ногу от активно-агрессивного счастливого кретина. Не было бы так патетично, не радуйся кретин мертвецу.

[indent] — Вынужден вас разочаровать, — повысив голос окликнул он, сглатывая кислую слюну и параллельно пытаясь вспомнить, кто конкретно из знакомых или друзей Джейка был способен на такую дурость, как приветственная пальба. Список был короткий. Успел только устало подумать «Пожалуйста, пускай это будет не Блауз», — но с прискорбием вам сообщаю, что Джейсон Лориан Тревизо, действительно, как вы выразились, откинул копыта и уже довольно давно. Я бы предпочел более мягкую формулировку, но сути это, впрочем, не поменяет. Прошу вас перестать стрелять, в этой форме приветствия больше минусов, чем плюсов.

[indent] И все-таки Архей явно его недолюбливал.

[indent] Это был Вильям мать его Блауз. Достаточно было сделать ещё двадцать шагов вперед, чтобы узнать его лицо наверняка, и ещё пять ударов сердца, чтобы выровнять в себе все, что заставляло лицо разбиваться судорогой «данунахрен».

[indent] — Приношу, свои извинения, Вильям. Мне Джейк тоже нравился больше, могу понять, если вы будете разочарованы, — вежливость как универсальный инструмент личной защиты легко легла и сейчас. Его другом Блауз не был. Совсем. — И… Кохола?

[indent] Вот это было действительно странно, пусть и сглаживало общий градус неприятности встречи. Лани он помнил хорошо, и старался запоминать хорошее. Недоуменный излом бровей Тревизо уже удержать не смог.

[indent] — Извините, Лани, но мне всегда казалось, что вы не любитель острых ощущений и заброшенных домов на окраине мира. Не упрекаю вас, но позвольте… выразить обеспокоенность. И пожелать вам доброго вечера, разумеется.

[indent] Чем конкретно обеспокоенность уточнять Тревизо не стал — местом встречи, компанией Вильяма или всем сразу —  перевел испытывающий взгляд обратно на Блауза, чувствуя, как трещина внутри углубляется, и стиснул рукоять трости, как спасительную соломинку. С какого вопроса начать? «Какого хрена» или «какого черта»? «Вы знали, кто из нас кто. В отличие от многих других. Я не забыл. Тогда почему»?

[indent] — Нужна помощь с интоксикацией?

[indent] «Почему его имя», — зависло в воздухе, едва ли не заискрило.

[indent] И самое главное. Где Лука?

Отредактировано Мишэль Тревизо (2023-02-22 12:20:52)

Подпись автора

Любой человек — теплица, пока в нем жизнь теплится.

[indent] Если кому тут и нужна была помощь, то только Мишэлю. Срочно. От кого-нибудь.

[indent] Память подсказывала держаться от Блауза на безопасном расстоянии прыжка, потому что его хлебом не корми, дай в кого-нибудь вцепиться. Ещё тогда, в прошлой жизни, он предполагал, что на этом Вильям и его брат и сошлись — на неуемном желании касаться. Дотрагиваться до Джейка было естественным и правильным: сидеть, скрестив ноги под столом или бесконечно сталкиваться острыми коленками, находить безусловную опору в тепле узких ладоней, ещё раньше — спать вповалку, зарывшись носом в пшеничный завиток отросших волос за ухом и чувствовать, как чужое дыхание шумно щекочет шею. Блауз был просто… Блаузом. Тревизо не готов был утверждать наверняка — память могла играть жестокие шутки, особенно если перебираешь воспоминания о ком-то, кто тебе не нравился, цепляя выцветшие карточки с тем, кого любил больше звезд. И неизвестно, кто искажал кривым зеркалом эту память больше: Джейсон осколки о Вильяме, или Вильям те фрагменты, в которых хотелось остаться один на один совсем не с ним. Вильяма он помнил «трогательным», если под трогательностью понимать возмутительное нарушение чужого личного пространства.

[indent] Он был пьян или вроде того — сам Майк сейчас был далек от трезвости, так что анализировал исключительно в замочную скважину эйфории от вылаканного. Иначе как объяснить, что назвал он его чужим именем, этот шумный человек, который быстро научился различать братьев наверняка до жеста? Но если от Блауза Мишэль как-то заранее предвосхищал если не подлости, то укуса — справедливо было бы клацнуть зубами и огрызнуться, сам Тревизо бы именно так и сделал, если бы кто-то подсунул ему вместо улыбчивого ясноглазого Джейка кого-то… вроде себя, этот мрачный бастион деланной отчужденности — выходка от Лани стала неожиданностью. Пугающей, нельзя сказать, что приятной, выбивающей из равновесия, словно дархат не изловил его в теплый захват рук, а ловко пнул и без того шаткий стул, на котором Тревизо отчаянно балансировал на одной ноге с закрытыми глазами.

[indent] Не ожидая атаки дружелюбием от стеснительного юноши, Мишэль опрометчиво сконцентрировал зыбкое от «Дороги» внимание на Вильяме. Выступление со столбом благополучно пропустил, мало ли, зачем мальчик пошел бродить? Перед глазами плясало имя брата, его смех шелестел над ухом сожалением падающего листа, Блауз улыбался, и Мишэлю до скрипа зубов хотелось умолять его прекратить. Я не он. Никогда не смогу им стать, никогда не смогу заменить. Пожалуйста, перестань. Он топил его радостью, но эта радость была отравлена собственной неисчерпаемой памятью. Тревизо скреб по дну этого колодца ржавым ведром и злился. Надо только добраться до фляжки. Ему бы ещё глоток. Смочить горло, и можно будет до самого утра плыть по волнам спокойного умиротворения и искристого света.

[indent] Хвать!

[indent] Мишэль замер, как олень в свете фар, напрягся всем телом и испуганно охнул. Какая подлость! Кохола, ну что же ты, память такая короткая? Разве нескольких недель было недостаточно, чтобы сообразить: эта собака кусает руку, которая её гладит, смотри со стороны — глаза у нее грустные, какие бывают у человека, которого ты когда-то любил, но не подходи, она свою собственную лапу ест и не хочет отвлекаться на хорошее отношение. Запоздало пробежала мысль, что Кохола любит животных, даже самых блохастых и кусачих тварей. Сколько Мишэль с ними намучился, страшно вспомнить. Одна зверюга так и осталась жить, то у него, то у Каэсси, которая слала бесконечные сообщения: «Мёрф хнычет и какой-то квелый, ему без вас грустно! Забирайте обратно, мне вполне хватает вашего цветника, чтобы еще и с этой тварюгой сюсюкаться», — всегда прикладывая смешные фотографии с подписями в духе «Наелся и спит, посмотрите, он поджимает лапки и похож на шишку! Тут зверь похож на шишку!».

[indent] В бессознательной попытке восстановить территориальную справедливость, Мишэль уперся ладонью Лани в плечо и попытался его от себя отодрать. Куда там, дархат вцепился в него как аббератский клещ, радостно лепеча и сверкая глазищами. Тревизо шумно выдохнул, теряясь в радости Блауза, тепле Кохолы и собственной пьяной веселости, неловким жестом двумя пальцами стукнул Лани в лоб, недостаточно, чтобы отогнать, но вполне конкретно, чтобы считать «включай голову, ты куда лезешь, это этнарховская трансформаторная будка, кыш брысь, если не хочешь отхватить».

[indent] — Мне казалось, мы сошлись на том, что медицина — не ваше, — вяло заметил он, выдавив бледную улыбку. — Я тоже вам рад, но отпустите меня. Пожалуйста.

[indent] Неизвестно, что конкретно возымело эффект. Кислый вид, пальцы в лоб или старательное отпихивание — Кохола отступил, изобразил какой-то совсем уж фентезийный жест и выставил перед собой цветочек. Нате, мол, это вам, от сердца и почек, и самого чистого сердца. Мишэль подавился воздухом, с сомнением уставился на розу. Затем снова на Лани. И снова на розу. Затем, наконец, обратил внимание на бутылку.

[indent] Ага. Наклюкался значит.

[indent] — Мёрф, — на автомате поправил он, забрал цветок и, задумчиво покрутив его в руках, попытался неловко приладить в карман пиджака. Роза в пиджаке жить не хотела, колола пальцы и бесконечно пыталась удрать обратно в сторону родного куста. — Он у Каэсси, они с Луисом передавали вам привет. Передали бы, если бы знали, что вы тут. Вы что пьяны? Тут пикник на обочине, а мне никто не сказал?

[indent] Удержаться от встречной колкости-атаки, уводя внимание от злополучного платьица было сложно, Мишэль и не стал выбирать сложных путей. Только расправил складки и рюши, как будто этот аксессуар само-собой разумеющаяся деталь гардероба и он, вообще-то, постоянно так ходит — с платьем — мало ли, где пригодится? А вдруг вечеринка без штанов, а он как раз и готов?

[indent] — Весьма польщён высокой оценкой моих ресниц и трупного цвета лица. Традиционная встреча этнархов в платьях на кладбище сорвалась, жалость-то какая, — прохладным голосом почти пропел он, ловя убегающую веселость за верткий хвост, фыркнул себе под нос и снова собрал рассыпающееся внимание на бутылке. — Очень надеюсь, что подкинули, не хотелось бы в вас разочаровываться, это моя экологическая ниша. Блауз, как не стыдно спаивать детей. У вас совсем нет совести.

[indent] Вильяму стыдно не было. Вильям принялся отрицать всякое отношение к бутылке, мол он тут, между прочим, совсем и ни при чем, это все Кохола. Какой ты Джейк, дурачок, обманулся этими невинными синими глазёнками. А он-то — демон-искуситель! Почти напал со спины и силком заставил его, Блауза, нахлебаться. Он-то, может быть и не хотел, но Лани был так убедителен, что просто не оставил ему ни единого шанса. Имя Джейсона снова разбило его внимание в дребезги — Мишэль поморщился, как от приступа острой головной боли, и прикрыл глаза. Соберись, рохля. Собрался — разобрался. Лука, тут должна быть Лука, девчонка с волосами цвета льна, присутствие которой обещало тихую радость и ощущение собственной нужности. Ещё и роза эта, сволочь колючая, бегунья.

[indent] — Вильям, может быть вы не расслышали. Я же сказал…

[indent] Хвать дважды.

[indent] Да он что, медом намазан?!

[indent] Вильям живой и теплый, его сердце колотится и отдает стуком «жив, жив, жив» в его собственную грудь даже через слои одежды. У Мишэля заканчивается воздух. Может быть от того, что разит от Блауза далеко не теми самыми розами, он хмелеет от чужих эмоций, собственного раздражения и одного присутствия этого человека из прошлого. И, что бесит больше всего, шипит внутри как напор газировки из баллона, совершенно игнорирует, что Мишэль — это Мишэль. Сиамец-Тревизо, главная радость от общения с которым — побольнее его зацепить. Может это извращённая пытка такая? Может быть, если он замрет и милосердно позволит ему делать, что захочется, не будет реагировать, Блаузу надоест эта затянувшаяся несмешная шутка? Вильям тянет руки к его лицу, и Тревизо приходится подключать все ресурсы самообладания, чтобы не увернуться (как будто из этой хватки можно вывернуться, он даже с Кохолой то сладил едва-едва) или панически по-девчачьи не взвизгнуть: «Лани, спасай!». Кохола — не лучший кандидат на спасателя с пляжей Алькора — Вильяма шатает, он цепляется за всех сразу, заваливается, продолжает уверенно городить бред.

[indent] — Я, по-твоему, не в себе? Я помню твоего брата Майка. Ты на этого дурачка вообще не похож.

[indent] На того Майка, которого Блауз мог помнить, Мишэль действительно не похож, от него и осталось — бегущий по ветру дым и врачебная квалификация. Сиамец Майк был весел, силен и полон жизни. Мишэль Тревизо — разваливался на куски каждый вечер, чтобы поутру собрать себя обратно как было по памяти, вынужденный каждый день доказывать свою состоятельность и нежелающий предпринимать реальных действий, чтобы как-то исправить плачевное стечение обстоятельств, в которое превратилась его жизнь.

[indent] — Можно считать это комплиментом? — рассеянно пробормотал он и тряхнул головой, рассыпая по плечам волосы и звеня серьгами. — Не выглядеть дураком — уже половина успеха, многим и этого не удается. Но, Вильям, это уже не смешно, правда. Низко пытаться задеть меня именем… Вы же знаете, как много он для меня…

[indent] Договорить он не успел — гравитация, бессердечная сволочь, переиграла их всех. Лодыжка вывернулась с устрашающим хрустом (или это гравий хрустнул под каблуком ботинка, Мишэль не смог понять), и он нырнул назад, в воздух, кренясь, переполняясь ужасом и отчаянием, утягивая за собой Блауза, а за ним и донельзя восторженного Кохолу. Трость загремела, выпав из рук.

[indent] «И — вот она. Эта ужасная, восхитительная, бесконечная секунда между мгновением, когда ты оказался на земле, придавленный чужим весом, и мгновением, когда придет боль. Скоро ли я почувствую боль? Насколько сильной она будет?»

[indent] За столько лет он так и не смог привыкнуть к ней окончательно. Смирился, но не привык. Дезориентированный, Мишэль дробно задрожал не то от тяжести, не то от предвкушения грядущей агонии. Хорошо, что в нем одном как минимум одна целая бутылка «Лунной». Не закричит.

[indent] Вот. Сейчас.

[indent] Мучение выражалось коротким и емким нецензурным словом. Раздирающая тело судорога вдоль всего правого бока, от ступни до челюсти. Он зажмурил наполнившиеся слезами глаза, хватанул ртом воздух и все-таки не смог сдержать сиплого высокого выдоха. Стон забулькал в груди, истерически изломился в нервное, какое-то надрывно веселое хихиканье.

[indent] «Это боль говорит, или смеюсь? Можно ли понять разницу?»

[indent] Он с трудом дышал через нос, нога содрогалась от усилия выпрямиться и скинуть с себя этих балбесов. Секунд пять, не больше, растянувшихся в субъективном ощущении времени на долгие часы. Судорога прошла. Мишэль произвел несколько осторожных движений, проверяя свое тело. Нога горела, но почти даже терпимо, ступня онемела, стреляя вверх по позвоночнику злобными маленькими уколами. Переживание было, конечно, почти захватывающим. Понравилось ли мне ему? Для большинства людей упасть — обыденная вещь, для Мишэля же — целое приключение. На вежливость сил не осталось. Голос все ещё дрожал воспоминанием боли и тусклым серебряным бубенцом смеха.

[indent] — Слезли с меня оба. Живо.

Отредактировано Мишэль Тревизо (2023-02-28 02:56:31)

Подпись автора

Любой человек — теплица, пока в нем жизнь теплится.

Хорошо. Одним этим ёмким словом можно было описать всё то, что Лани испытывал сейчас.

Ему было весело от того, что Вильям пытался свалить всю вину за пронесённое тайком на вечеринку спиртное на мальчишку: даже друзья так не подкалывали дархата. Он тихо смеялся и невзначай пихал самого жуткого и самого потрясающего на своей памяти коалиционера в бок.

Ему было приятно, что Мишэль не выкинул розу сразу, а даже попытался приспособить к пиджаку. В отличие от пышущего – ака огнедышащий дракон паром – высокоградусными ароматами Вильяма, вибрирующего где-то совсем рядом своим нетерпением и неуёмным счастьем, Лани был ещё вполне в сознании и отдавал себе отчёт в происходящем. Просто ничего не мог поделать со своей радостью, со всей признательностью и привязанностью к этим людям. С него словно спали все цепи и замки, прежде сковывающие любой его шаг, любое движение, любое слово прочными узами комплексов и страхов. Да у него даже походка стала уверенней и свободней, будто он и впрямь мог взлететь, как всегда мечтал!

И Лани в самом деле полетел, только не вверх, а вниз, ловко схваченный силовым приёмом, коим полагалось ловить нарушителей всеобщего порядка и спокойствия. Впрочем, а кем он ещё может быть в этом балагане? Юноша не сопротивлялся, наоборот даже как-то покорно сложился, чтобы было удобнее тянуть и подминать его под себя, будто плюшевую акулу. Он довольно жмурился и тыкался в грудь Блауза лицом, бодал Мишэля макушкой, задевал всех торчащими вихрами и ушами. Словно китёнок, который приветствует мать, жался к ним. Или как совсем уже (почти) взрослый кит – так они всегда выражали восторг от встречи после полугодовой разлуки, когда собирались вместе в небольшие – по две-три особи – стаи и отправлялись в длительное путешествие.

Ему было невероятно тепло.

Дрожащий, чуть хриплый голос стал громом среди ясного неба безмятежной эйфории. Гораздо громче, чем тот грохот, с которым они все повалились, намного пронзительнее, чем звон разбитой бутылки, почти оглушительно – так, что хочется заткнуть уши и ничего не слышать. Что-то больно царапнуло грудную клетку изнутри, скользя коготочками по рёбрам.

Быть того не может. Ему же хорошо. И всем хорошо. И Лани чувствует себя как никогда свободно, словно того Лани, что всегда был заключён за железными замками и лириумными решётками с блокираторами-наручниками от излишних эмоций – таких ярких и радужных, наконец-то выпустили на волю. Тогда откуда это ощущение?

Вильям отпихнул его, но не прогнал, целиком и единолично захватывая внимание Мишэля. Оставшись позади, на обочине всего веселья, юноша скатился на землю, слушаясь в большей мере внутреннего скрежета, который неприятно кровил на прокушенном в пылу возни языке. Заполняющий рот привкус соли, такой чужеродный установившейся между ними волшебной атмосфере (вон и Вильям поясняет доктору что-то там про волшебство), на время отвлёк Лани, осиротело сгорбившегося в сторонке. В голову против воли лезли связанные с этим вкусом воспоминания о многократно сломанном носе и разбитом лице. О том, кто вытащил его из этого ужаса и помог подняться. О том, с кем он сегодня мечтал увидеться, но так и не нашёл его. О человеке, которого он мог в единственном числе считать своей семьёй, но… Господин и помощник – это ведь совсем не то же самое, что, к примеру, родитель и ребёнок.

У Лани никогда не было мамы и папы ни в животном мире, ни в человеческом. Неважно, что они могли быть лишь приёмными, это ведь так здорово – когда тебя любят и обнимают просто так, за то, что ты есть. Когда за тебя волнуются и тебя с нетерпением ждут. Когда ты нужен просто потому что.

Уперев ладони в землю между согнутых колен, юноша поднял голову и оглянулся через плечо на Вильяма и Мишэля. Мысль, внезапно озарившая его, была подобна искрящимся радугой капелькам утренней росы на траве и прекрасна, как восход солнца, обнимающего своими тёплыми лучами всё живое на земле, в небесах и глубоко в пучине его бессознательных глубин. Как измученный жаждой путник в пустыне, Лани потянулся к этим благодатным лучам, потянулся всем телом, рукой, но – внезапный как шторм на море Вильям ухватил его за эту самую руку, вернее рукав с утонувшей в нём рукой, и куда-то потащил.

Дархат покорно и даже заинтриговано плёлся следом, только что оглядывался через каждые пару шагов назад: они с Мишэлем что, поссорились? В ушах резонировало звучание чужих невысказанных претензий, внутри всё ещё что-то отчаянно скреблось. Те самые «кошки»? Вильям остановился и теперь так пристально вглядывался в его лицо, что Лани невольно запунцевел. В голове шальным солнечным бликом на воде мелькнула мысль, уж не прикидывает ли этот человек, какой цвет теней подойдёт к отчётливо синеющим глазам. С него станется и…

А, ну почти.

Моргнув два раза, Лани сосредоточенно поправил средним пальцем очки на носу и двумя пальчиками берет на голове, отряхнул строгую юбку-карандаш выше колен от невидимых пылинок, ослепительно улыбнулся Вильяму за такой подарок и изящной походкой раненного в колено бегемота, хромая одновременно на обе ноги, торопливо продефилировал к Мишелю.

Мечта юноши исполнилась: эти чудные оборочки теперь действительно очаровательнейшим образом подчёркивали острые скулы, бантик прекрасно дополнял длинные ресницы, а маленькие пуговички хорошо сочетались с позвякивающими на ухе серёжками и ключиком. Лишь одна крохотная деталь не вязалась с общим праздничным, прямо как его настроение, обликом: наставник сидел на земле, наставнику тяжело было самому подняться. А ведь так нельзя оценить всю красоту замечательно подобранного наряда – доктор всегда знал толк в грамотном составлении своего гардероба. Но ничего, Лани ему поможет! Лани поставит его твёрдо на ноги, как когда-то его самого поставил господин!

Ведь так и поступают со своей семьёй, верно? Они ещё не знают: Лани обрадует их чуточку позже. Это будет восхитительный сюрприз, а сейчас…

Наклонившись и крепко обняв доктора со спины – это тоже часть «семейного обряда» – юноша просунул руки ему подмышки и лёгким движением привёл Мишэля в вертикальное положение, словно тот был тряпичной куклой. Даром, что этнарх выше, дархаты от природы те ещё богатыри. Даже в таком тщедушном на вид тельце.

«Кошки» в груди улеглись. Лани преисполнился чувством выполненного долга. Величественному гордому образу и убийственному профилю доктора Тревизо не доставало лишь подаренной розы. Парень поискал её взглядом на земле, уже наклонился, чтобы поднять, и в этот момент правый каблук, не выдержавший такого насилия над своей личностью, с тихим надрывным «хрусть» надломился, применив на дархате силу притяжения. Юноша со всего своего приподнятого на несколько сантиметров роста резво и весело рухнул вниз, следом – кудри и, чуть отставая, – голубой берет.

Огорчению Лани не было предела. Такой красивый наряд, такие чудесные туфли! Вильям же так старался ради него, а он! Шмыгнув носом, юноша стащил с ноги безбожно испорченный каблук и огляделся в поисках разлучницы-злодейки – розы. Точно! Это из-за неё все беды! Из-за неё князь не пришёл на встречу – в его душе цветут лишь персики и вишни. Из-за неё рассорились Мишэль и Вильям. Из-за неё Лани остался без туфли!

Сорванный цветок так и не отыскался, зато на глаза попался тот самый куст.

Вот. Вот она причина всех их распрей и лишений. Вот где зарыт топор войны!

Вооружившись сломанной обувкой, дархат как-то разом подобрался, набросил на себя суровый вид, сверкнул глазами, сдвинул берет набок, единым махом поднялся на ноги и грозно двинулся к кусту. В одной туфле.

– Ты! – нашедший свою цель палец ткнул куда-то промеж двух полноцветных бутонов. –  За что ты с нами так?! За то ли, что сорвал я твой цветок, пусть он не украшал, отнюдь, уродовал твой облик? Как смеешь осуждать меня? Да, ты!

Слова как-то неожиданно закончились. Злость росчерком упавшей звезды оставила свой след на небе и исчезла. Для пущей убедительности и дабы расставить все точки над «ё» Лани запустил в куст туфлю, удовлетворённо хмыкнул его злобному шипению и бросил напоследок презрительно:

– Растение.

Конечно, рыбы, тьфу, двуногие выше этого. Выше того, чтоб преклоняться перед каким-то там кустом и спорить с ним. У него, в конце концов, есть дела и поважнее.

Гордо приосанившись, Лани развернулся к наставнику, прокашлялся в кулак и положил ладонь на грудь. Всё его существо вновь переполнили мечты и чаяния, надежды и тепло, которыми он сейчас огорошит их, всенепременно поделится всем, что имеет. С робкой надеждой, что они примут его. С чуть более убеждённой – что это их помирит. С почти абсолютной – что вот теперь всем точно станет хорошо.

– Мишэль! Вильям! Я хочу, чтобы вы… меня усыновили! Будете моими папой и… – секундная заминка при взгляде на преобразившегося Вила. Взгляд сосредоточенно скользит от едва прикрытых скромным кусочком белой ткани голых волосатых ног к стетофонендоскопу и обратно. Разум подыскивает наиболее подходящее слово. Голос неуверенно выдаёт: – …папой?

Возникший где-то на периферии зрения внушительных размеров паук очень органично вписывался в представшую перед глазами розовую картинку в семейной рамочке. Лани ведь любит животных! И Мишэль, по клятвенным уверениям Каэсси, их любит тоже. Ну и Вильям, само собой, как можно быть таким лапочкой, хотеть всех обнимать и при этом не заходиться воплями восторга при виде милейших мохноногих восьмилапых тварюшек, которые так и улыбаются тебе своим черепом?

Ну конечно, они будут все вместе!

– И давайте заведём себе питомца! – выдохнул Лани, счастливо улыбаясь пауку тоже.

Отредактировано Лани Кохола (2023-03-05 07:55:04)