Сколько он уже так? Недели? Месяцы?

Дни смазались в серую, безвременную массу. Пропавшая ясность ума и не умолкавшие инстинкты бились в черепной коробке, словно требуя выхода, а тело упрямо отказывалось сменить форму, будто бы позабыло свои истоки. Насколько проще бы было терпеть, получись у него обратиться сгустком бесформенной энергии, сбежать от охватившей каждую конечность боли.

В тумане неопределенности, от него ускользало даже собственное имя.

Он был среди звезд. Среди бесконечности, куда бежал не от погибели мира, а от себе подобных. Где удерживать частички себя в единой массе казалось непосильным трудом, доселе ему неведомым. Он не ждал от звезд ничего, кроме как молчаливого наблюдения за крупицей света, дрейфовавшей рядом с их орбитой: в конце концов, хищник вроде него ничего не знал о поведении звездных тел и относился к ним, как к далеким гигантам. Однако, именно звезды должны были кинуться в него чем-то омерзительно напоминавшим оголодавшего ильтенора.

Затем... Затем космос бесцеремонно с ним распрощался.

Кем или чем бы не был паразит, насланный на него звездами, его напористость была сравнима с непоколебимой схваткой когтей вожаков. Противиться ей выходило никак иначе, кроме как биться в конвульсии в ответ и инстинктивно пожирать вторженца, пока не пожрали тебя.

Когда напор чужого разума стих, компаньоном остались тяжесть и измождение. Тело в совсем незнакомой форме, отказывавшееся послушно перемениться. Одновременно знакомые и чуждые дополнения, едва отвечавший командам хвост и обрамлявшие голову тяжелые рога. Когти постоянно скоблившиеся по мелким участкам кожи, погрубевшими на ощупь.

Как же его, черт побери, звали? Он бежал откуда-то. Откуда? От чего? Почему окружавшие его густые леса, постоянно омываемые проливными дождями, не вызывали в памяти никакого отклика? Попадавшиеся на пути живые организмы, временами более чем разумные, не внимали ни его жестам, ни шипению. Терпение быстро заканчивалось, да и чувствовалось, что он им никогда не славился, и волна неуемной жестокости лишала его любых потенциальных ответов.

И он шел, шел и шел.

Хвост, заключил он, был помехой.

Казалось, он должен был привыкнуть к такому придатку, но либо общее количество конечностей было неправильным, либо хвост был не того размера. Насколько бы хорошо он не управлялся с ним под влиянием звериных повадок, которые стали проявляться чаще, чем ему хотелось бы, все остальное время ему приходилось таскать его за собой как мертвый груз.

Ему не терпелось поскорее покинуть скалистую часть местности, где он застрял, бродя кругами. Чувство направления уже дважды приводило его к обрывам скал и, после их подробного изучения, он принял решение не прыгать с них, так как ясно понимал, что не переживет полета до подножия. Тем не менее, вид открывался живописный, что привело его к выводу, что ему нравилось и что-то помимо насилия.

Сырость, сохранявшаяся на протяжении ночи, не способствовала улучшению его настроения. Он ненавидел, как волосы прилипали к лицу: синеватые локоны попадали в глаза и щекотали нос. Его так и подмывало завалиться под какое-нибудь создателем забытое дерево и дождаться восхода солнца, но инстинкты гнали его в ту самую сторону, откуда он уловил слабый запах пищи.

От одной только мысли его пронзил голод.

Машинально волочившиеся ноги резко замерли.

Что-то... было не так.

Его остановили не инстинкты, к которым он обычно прислушивался, а простая, но чертовски хорошая интуиция. Если бы память не изменяла ему, он бы помнил, что выработал ее, спасаясь от пожирания более сильными сородичами, - тревожный звон на задворках сознания указывал на появление собрата-хищника.

Он сгорбился, а его костяной хвост затрещал в предостережении. Он не мог определить, где кроется угроза, или уловить ее запах. Это нервировало его еще больше, и сознательная часть его психики подталкивала его пуститься наутек, чтобы выманить врага, а затем развернуться и напасть на него первым. Но другая, дикая и импульсивная часть, заставила его ощериться и оскалить клыки.

— Крр... Г... де?..

Ему с трудом удавалось выдавить слова через зубастую пасть. У него мелькнула мысль, что это неправильно, что гуманоидная форма, которую он принял, не должна вмещать столько препятствий во рту, но зубы сами прорезались и с тех пор мешали ему говорить. Раздраженный, он с рычанием всматривался в темные окрестности, подергивая хвостом и пытаясь обнаружить нежелательного наблюдателя.

Красный. Он конечно же сравнил его с кровью, да и на какое еще сравнение способно существо, подобное ему? Он перевидал множество ярчайших оттенков, рыская по разоренной и изъеденной его сородичами планете, но ни один из них не произвел на него должного впечатления. Однако цвет, который встречался ему чаще всего, цвет, который всегда вызывал у него чувство, будто он чего-то добился, избежав клейма слабейшего... был красным.

Враг. Пятно красного цвета. Крупнее? Выше? Есть разница? Проворно перемахнул через кусты и возник на его пути. Преградил. Создал стену из плоти. Почему? Напасть из слепой зоны - не вариант? Неужели настолько силен, что не нуждался в атаке исподтишка, чтобы убить? Разница-токакая? Живое, дышащее существо. Что-то отличное от деревьев, камней и бесконечных дождей, оставляющих после себя грязные дороги и влажный воздух.

Инстинкт - гнусная, крикливая тварь. Будто оживленный присутствием чужака, он поднял свою уродливую голову и потребовал напасть. Но как только когти поднялись, готовясь нанести удар, а колени подогнулись, чтобы оттолкнуться и сбить с ног угрозу, как волна чего-то нахлынула всей тяжестью, пробиваясь сквозь затуманенный, одичавший разум. Бездонный океан. Оливковая ветвь. Нечто чуждое и непонятное, то, чего никогда не предложил бы ни один из сородичей, разве что в качестве прощальной насмешки.

Ему трудно давалось спокойствие. Он не понимал, что ему пытались внушить, но вмешательство помогло ему - пришли мысли, да такие ясные, прямо как голубое, бескрайнее небо, которое иногда украшало эту планету.

Думай. Думай, Шантитус.

Вытащи свой разум из сточной канавы и пораскинь мозгами, придурок.

Сгорбившись, он поднял взгляд на чужака, преградившего ему путь, и глаза его были яснее, чем прежде. По сравнению с тем, что было раньше, в них появилась искра разума, и она неуклонно крепла.

Инстинкт ли помог тебе продержаться так долго? Да, он самый. Но ты же знаешь, что нельзя атаковать все, что шевелится. Знаешь, лучше не набрасываться на то, что может сожрать тебя. Присмотрись. Кого ты, черт возьми, перед собой видишь?

Создание. Некое живое существо. Незнакомое, но в чем-то похожее. Странная смесь узнавания и опаски. В глубине сознания что-то настойчиво скреблось, то самое, что раньше пыталось овладеть и поглотить его, а теперь издавало странные востроватые звуки, будто встретило старого друга.

Когда разум устаканился под пантомимой спокойствия и замешательства, начали проступать образы. Тропа, ведущая через лес, к костру и тем, кто его окружает. Их было так много, и все они были вооружены и представляли угрозу. Их численность и сила были неизвестны, но раз они так сильно походили на стаю, значит, были опасны.

Он опустился на корточки еще ниже, с замершим в тревожной недвижности хвостом, и безучастно уставился на красного незнакомца, полуоткрыв зубастую пасть. Он напоминал скульптуру монстра, выдуманного безумцем. Тем не менее, мысли его начинали проясняться.

Опасность?..

Ему было что-то предложено. Оно было маленьким и едва ли походило на подношения, которые обычно приносили вожакам стай, но намерения у него должны были быть те же. Необычные ощущения, вторгшиеся в его голову, настораживали, но поверхностное спокойствие, овладевшее им, позволило ему пока не обращать на них внимания. Он поднял когтистую ладонь и потянулся к небольшому предмету, позволяя своей энергии охватить и расщепить его на осколки энергии, а затем втянуть частицы в себя.

Шоколад был поглощен.

Почему он такой несуразно маленький?

Но сознание уже переключилось на другую заботу. Рот красного незнакомца был другим. Он не был отягощен зазубренными зубами, а значит, позволял говорить. Почему между ними была такая разница? С таким простым ртом было бы намного удобнее говорить.

Как повторить маленькие зубы? Почему не скопировать? Что мешало?

Зубы уменьшились на небольшую, почти незаметную, величину.

Хотя говорить внятно по-прежнему не выходило.

Но конечностей по-прежнему двигались так, как ему желалось. Не зная, что хотел донести до собеседника, он зашевелил руками. Неловко поднял их. Опустил. Недовольно дернул хвостом. Указал пальцем на красного незнакомца. Замер. Убрал палец. Показал на себя. Досадливо рыкнул и снова сгорбился. Его снедали вопросы. Отчего возникло странное подобие знакомости, не принадлежащее ему и казавшееся чужим? Как его звали? Почему он так и не напал? Где пряталась стая? Что за волна спокойствия на него накатила? Но он не знал, как эти вопросы задать и какой из них предпочесть, да и голод все еще обжигал горло.

Шум на задворках сознания, ранее вытравливавший остальные мысли, перебивался незнакомыми волнами эмоций. Явно чужими, но столь необходимыми в этот момент. Вилявший в раздражении из стороны в сторону хвост медленно замер, напоследок дернувшись, и опустился на землю.

Среди его вида не водились особи, способные ворваться в чужой разум и повлиять на него. Единственная форма влияния, знакомая Шантитусу, был первородный страх, который вселяли многократно превосходившие его по силе вожаки стай. Именно поэтому внушаемые ему образы так успешно срабатывали, окутывая его дымкой спокойствия и притупляя вышедшие из-под контроля животные инстинкты. Но, самое главное, они помогали унять беспорядок, вызванный инопланетным паразитом.

Прояснившиеся глаза метнулись к хвосту чужака. Проявляемое дружелюбие и обнадеживало, и привадило в замешательство. Шантитус из прежних времен надменно насмехался над наивным проявлением веры, ибо каким глупцом надо быть, чтобы с готовностью поверить в благие намерения между каннибалами и стервятниками? Особенно, когда ты сам - слабак, которого сожрут, нежели пожалеют.

Но каждому монстру нужна крупица надежды.

Шантитус не посмел закрыть глаза, но представил перед собой те образы, которые настойчиво лезли ему в голову. Изменение тела казалось ему донельзя родным и знакомым. Какая хворь так настойчиво мешала ему мимикрировать? Адаптация под вид, на который велась охота, была основой основ.

Мучительно медленно, зубы уменьшились. Все еще заостренные клыки, как у морских хищников, но теперь они хотя бы умещались в человекоподобный рот и позволяли свободно двигать челюстью. Размяв окостенелые мышцы, Шантитус попробовал сказать что-нибудь внятное.

— Стаи... нет. Не... нужна.

Память возвращалась к нему обрывками. Стая всегда была средством выживания, а не местом, куда Шантитус бы жаждал вернуться или ощущал себя в безопасности. Напротив, одно неверное движение в стае грозило скоропостижной кончиной, именно поэтому Шантитус так отчаянно жаждал убраться на... На что? Куда он пытался сбежать, если вся поверхность планеты кишела его агрессивными собратьями?

Пальцы дернулись, будто в нервном тике. У чужака было имя. Чужак был разумен. Чужак не закончил безжизненным телом под ногами, потому что Шантитус на него не набросился, потому что его слова имели смысл. Чужак не мог быть вожаком стаи, ибо вожаки стаи никогда не тратили время на слова и любезности.

Нездоровый смешок, уже куда более близкий к тому, каким был Шантитус изначально, - тем самым ураганом, внесшим немалую лепту в погибель цивилизации на соседствующей с его колыбелью планетой, - непрошенным сорвался с губ.

— Пир, пир, пир... — Едва ли не пропел новоиспеченный хтоник под нос, затем окинул Инфирмукса оценивавшим взглядом с головы до ног. Отметил гротескные черты, маркировавшие его таким же хищником. Перемолол в голове предложение, озвученное раньше. Дымка по-прежнему мешалась, а тело слушалось плохо. Разинувший пасть голод грозился выжрать внутренности. — Человечина... Человек... Живое разумное? — Кем, еще раз, были те ушлые создания, населявшие соседнюю планету? Шантитус все никак не мог вспомнить, как те выглядели. — Звучит... хорошо.

Дергано, он опустил один когтистый палец в предложенную ему руку, не уверенный насчет смысла за жестом, но смутно что-то о нем припоминавший. Взгляд метнулся Инфирмуксу за спину, откуда по-прежнему пахло жизнью и потенциальной едой.

— Там... еда. Больше добычи. — Шантитус не испытывал ни любви, ни привязанности к стаям, но... Он склонил голову в бок в немом приглашении. — Вдвоем? Больше улов.