Сколько он уже так? Недели? Месяцы?

Дни смазались в серую, безвременную массу. Пропавшая ясность ума и не умолкавшие инстинкты бились в черепной коробке, словно требуя выхода, а тело упрямо отказывалось сменить форму, будто бы позабыло свои истоки. Насколько проще бы было терпеть, получись у него обратиться сгустком бесформенной энергии, сбежать от охватившей каждую конечность боли.

В тумане неопределенности, от него ускользало даже собственное имя.

Он был среди звезд. Среди бесконечности, куда бежал не от погибели мира, а от себе подобных. Где удерживать частички себя в единой массе казалось непосильным трудом, доселе ему неведомым. Он не ждал от звезд ничего, кроме как молчаливого наблюдения за крупицей света, дрейфовавшей рядом с их орбитой: в конце концов, хищник вроде него ничего не знал о поведении звездных тел и относился к ним, как к далеким гигантам. Однако, именно звезды должны были кинуться в него чем-то омерзительно напоминавшим оголодавшего ильтенора.

Затем... Затем космос бесцеремонно с ним распрощался.

Кем или чем бы не был паразит, насланный на него звездами, его напористость была сравнима с непоколебимой схваткой когтей вожаков. Противиться ей выходило никак иначе, кроме как биться в конвульсии в ответ и инстинктивно пожирать вторженца, пока не пожрали тебя.

Когда напор чужого разума стих, компаньоном остались тяжесть и измождение. Тело в совсем незнакомой форме, отказывавшееся послушно перемениться. Одновременно знакомые и чуждые дополнения, едва отвечавший командам хвост и обрамлявшие голову тяжелые рога. Когти постоянно скоблившиеся по мелким участкам кожи, погрубевшими на ощупь.

Как же его, черт побери, звали? Он бежал откуда-то. Откуда? От чего? Почему окружавшие его густые леса, постоянно омываемые проливными дождями, не вызывали в памяти никакого отклика? Попадавшиеся на пути живые организмы, временами более чем разумные, не внимали ни его жестам, ни шипению. Терпение быстро заканчивалось, да и чувствовалось, что он им никогда не славился, и волна неуемной жестокости лишала его любых потенциальных ответов.

И он шел, шел и шел.

Хвост, заключил он, был помехой.

Казалось, он должен был привыкнуть к такому придатку, но либо общее количество конечностей было неправильным, либо хвост был не того размера. Насколько бы хорошо он не управлялся с ним под влиянием звериных повадок, которые стали проявляться чаще, чем ему хотелось бы, все остальное время ему приходилось таскать его за собой как мертвый груз.

Ему не терпелось поскорее покинуть скалистую часть местности, где он застрял, бродя кругами. Чувство направления уже дважды приводило его к обрывам скал и, после их подробного изучения, он принял решение не прыгать с них, так как ясно понимал, что не переживет полета до подножия. Тем не менее, вид открывался живописный, что привело его к выводу, что ему нравилось и что-то помимо насилия.

Сырость, сохранявшаяся на протяжении ночи, не способствовала улучшению его настроения. Он ненавидел, как волосы прилипали к лицу: синеватые локоны попадали в глаза и щекотали нос. Его так и подмывало завалиться под какое-нибудь создателем забытое дерево и дождаться восхода солнца, но инстинкты гнали его в ту самую сторону, откуда он уловил слабый запах пищи.

От одной только мысли его пронзил голод.

Машинально волочившиеся ноги резко замерли.

Что-то... было не так.

Его остановили не инстинкты, к которым он обычно прислушивался, а простая, но чертовски хорошая интуиция. Если бы память не изменяла ему, он бы помнил, что выработал ее, спасаясь от пожирания более сильными сородичами, - тревожный звон на задворках сознания указывал на появление собрата-хищника.

Он сгорбился, а его костяной хвост затрещал в предостережении. Он не мог определить, где кроется угроза, или уловить ее запах. Это нервировало его еще больше, и сознательная часть его психики подталкивала его пуститься наутек, чтобы выманить врага, а затем развернуться и напасть на него первым. Но другая, дикая и импульсивная часть, заставила его ощериться и оскалить клыки.

— Крр... Г... де?..

Ему с трудом удавалось выдавить слова через зубастую пасть. У него мелькнула мысль, что это неправильно, что гуманоидная форма, которую он принял, не должна вмещать столько препятствий во рту, но зубы сами прорезались и с тех пор мешали ему говорить. Раздраженный, он с рычанием всматривался в темные окрестности, подергивая хвостом и пытаясь обнаружить нежелательного наблюдателя.

Красный. Он конечно же сравнил его с кровью, да и на какое еще сравнение способно существо, подобное ему? Он перевидал множество ярчайших оттенков, рыская по разоренной и изъеденной его сородичами планете, но ни один из них не произвел на него должного впечатления. Однако цвет, который встречался ему чаще всего, цвет, который всегда вызывал у него чувство, будто он чего-то добился, избежав клейма слабейшего... был красным.

Враг. Пятно красного цвета. Крупнее? Выше? Есть разница? Проворно перемахнул через кусты и возник на его пути. Преградил. Создал стену из плоти. Почему? Напасть из слепой зоны - не вариант? Неужели настолько силен, что не нуждался в атаке исподтишка, чтобы убить? Разница-токакая? Живое, дышащее существо. Что-то отличное от деревьев, камней и бесконечных дождей, оставляющих после себя грязные дороги и влажный воздух.

Инстинкт - гнусная, крикливая тварь. Будто оживленный присутствием чужака, он поднял свою уродливую голову и потребовал напасть. Но как только когти поднялись, готовясь нанести удар, а колени подогнулись, чтобы оттолкнуться и сбить с ног угрозу, как волна чего-то нахлынула всей тяжестью, пробиваясь сквозь затуманенный, одичавший разум. Бездонный океан. Оливковая ветвь. Нечто чуждое и непонятное, то, чего никогда не предложил бы ни один из сородичей, разве что в качестве прощальной насмешки.

Ему трудно давалось спокойствие. Он не понимал, что ему пытались внушить, но вмешательство помогло ему - пришли мысли, да такие ясные, прямо как голубое, бескрайнее небо, которое иногда украшало эту планету.

Думай. Думай, Шантитус.

Вытащи свой разум из сточной канавы и пораскинь мозгами, придурок.

Сгорбившись, он поднял взгляд на чужака, преградившего ему путь, и глаза его были яснее, чем прежде. По сравнению с тем, что было раньше, в них появилась искра разума, и она неуклонно крепла.

Инстинкт ли помог тебе продержаться так долго? Да, он самый. Но ты же знаешь, что нельзя атаковать все, что шевелится. Знаешь, лучше не набрасываться на то, что может сожрать тебя. Присмотрись. Кого ты, черт возьми, перед собой видишь?

Создание. Некое живое существо. Незнакомое, но в чем-то похожее. Странная смесь узнавания и опаски. В глубине сознания что-то настойчиво скреблось, то самое, что раньше пыталось овладеть и поглотить его, а теперь издавало странные востроватые звуки, будто встретило старого друга.

Когда разум устаканился под пантомимой спокойствия и замешательства, начали проступать образы. Тропа, ведущая через лес, к костру и тем, кто его окружает. Их было так много, и все они были вооружены и представляли угрозу. Их численность и сила были неизвестны, но раз они так сильно походили на стаю, значит, были опасны.

Он опустился на корточки еще ниже, с замершим в тревожной недвижности хвостом, и безучастно уставился на красного незнакомца, полуоткрыв зубастую пасть. Он напоминал скульптуру монстра, выдуманного безумцем. Тем не менее, мысли его начинали проясняться.

Опасность?..

Ему было что-то предложено. Оно было маленьким и едва ли походило на подношения, которые обычно приносили вожакам стай, но намерения у него должны были быть те же. Необычные ощущения, вторгшиеся в его голову, настораживали, но поверхностное спокойствие, овладевшее им, позволило ему пока не обращать на них внимания. Он поднял когтистую ладонь и потянулся к небольшому предмету, позволяя своей энергии охватить и расщепить его на осколки энергии, а затем втянуть частицы в себя.

Шоколад был поглощен.

Почему он такой несуразно маленький?

Но сознание уже переключилось на другую заботу. Рот красного незнакомца был другим. Он не был отягощен зазубренными зубами, а значит, позволял говорить. Почему между ними была такая разница? С таким простым ртом было бы намного удобнее говорить.

Как повторить маленькие зубы? Почему не скопировать? Что мешало?

Зубы уменьшились на небольшую, почти незаметную, величину.

Хотя говорить внятно по-прежнему не выходило.

Но конечностей по-прежнему двигались так, как ему желалось. Не зная, что хотел донести до собеседника, он зашевелил руками. Неловко поднял их. Опустил. Недовольно дернул хвостом. Указал пальцем на красного незнакомца. Замер. Убрал палец. Показал на себя. Досадливо рыкнул и снова сгорбился. Его снедали вопросы. Отчего возникло странное подобие знакомости, не принадлежащее ему и казавшееся чужим? Как его звали? Почему он так и не напал? Где пряталась стая? Что за волна спокойствия на него накатила? Но он не знал, как эти вопросы задать и какой из них предпочесть, да и голод все еще обжигал горло.

Шум на задворках сознания, ранее вытравливавший остальные мысли, перебивался незнакомыми волнами эмоций. Явно чужими, но столь необходимыми в этот момент. Вилявший в раздражении из стороны в сторону хвост медленно замер, напоследок дернувшись, и опустился на землю.

Среди его вида не водились особи, способные ворваться в чужой разум и повлиять на него. Единственная форма влияния, знакомая Шантитусу, был первородный страх, который вселяли многократно превосходившие его по силе вожаки стай. Именно поэтому внушаемые ему образы так успешно срабатывали, окутывая его дымкой спокойствия и притупляя вышедшие из-под контроля животные инстинкты. Но, самое главное, они помогали унять беспорядок, вызванный инопланетным паразитом.

Прояснившиеся глаза метнулись к хвосту чужака. Проявляемое дружелюбие и обнадеживало, и привадило в замешательство. Шантитус из прежних времен надменно насмехался над наивным проявлением веры, ибо каким глупцом надо быть, чтобы с готовностью поверить в благие намерения между каннибалами и стервятниками? Особенно, когда ты сам - слабак, которого сожрут, нежели пожалеют.

Но каждому монстру нужна крупица надежды.

Шантитус не посмел закрыть глаза, но представил перед собой те образы, которые настойчиво лезли ему в голову. Изменение тела казалось ему донельзя родным и знакомым. Какая хворь так настойчиво мешала ему мимикрировать? Адаптация под вид, на который велась охота, была основой основ.

Мучительно медленно, зубы уменьшились. Все еще заостренные клыки, как у морских хищников, но теперь они хотя бы умещались в человекоподобный рот и позволяли свободно двигать челюстью. Размяв окостенелые мышцы, Шантитус попробовал сказать что-нибудь внятное.

— Стаи... нет. Не... нужна.

Память возвращалась к нему обрывками. Стая всегда была средством выживания, а не местом, куда Шантитус бы жаждал вернуться или ощущал себя в безопасности. Напротив, одно неверное движение в стае грозило скоропостижной кончиной, именно поэтому Шантитус так отчаянно жаждал убраться на... На что? Куда он пытался сбежать, если вся поверхность планеты кишела его агрессивными собратьями?

Пальцы дернулись, будто в нервном тике. У чужака было имя. Чужак был разумен. Чужак не закончил безжизненным телом под ногами, потому что Шантитус на него не набросился, потому что его слова имели смысл. Чужак не мог быть вожаком стаи, ибо вожаки стаи никогда не тратили время на слова и любезности.

Нездоровый смешок, уже куда более близкий к тому, каким был Шантитус изначально, - тем самым ураганом, внесшим немалую лепту в погибель цивилизации на соседствующей с его колыбелью планетой, - непрошенным сорвался с губ.

— Пир, пир, пир... — Едва ли не пропел новоиспеченный хтоник под нос, затем окинул Инфирмукса оценивавшим взглядом с головы до ног. Отметил гротескные черты, маркировавшие его таким же хищником. Перемолол в голове предложение, озвученное раньше. Дымка по-прежнему мешалась, а тело слушалось плохо. Разинувший пасть голод грозился выжрать внутренности. — Человечина... Человек... Живое разумное? — Кем, еще раз, были те ушлые создания, населявшие соседнюю планету? Шантитус все никак не мог вспомнить, как те выглядели. — Звучит... хорошо.

Дергано, он опустил один когтистый палец в предложенную ему руку, не уверенный насчет смысла за жестом, но смутно что-то о нем припоминавший. Взгляд метнулся Инфирмуксу за спину, откуда по-прежнему пахло жизнью и потенциальной едой.

— Там... еда. Больше добычи. — Шантитус не испытывал ни любви, ни привязанности к стаям, но... Он склонил голову в бок в немом приглашении. — Вдвоем? Больше улов.

Прикосновение, не сопровождаемое болью или резким рывком. Бережное, пропитанное если не немыслимой заботой, то чем-то сродни равенству, потерянному в постоянно менявшейся, дикой Белой Пустыне. Но над головой не свисала бесчувственная, бледная луна, а до горизонта не простилались серые, безжизненные пески.

Шантитус перехватил чужую, потянувшую его за собой руку в удобный хват. Когтистые пальцы дернулись, норовя инстинктивно сцапать легкую добычу, но так и не посмели сомкнуться до боли. Шантитус уставился на тесную увязку ладоней как на неисповедимую диковинку.

Такими же сбитыми с толку глазами он таращился на проявления физического контакта между гуманоидами, в общество которых мимикрировал для поиска свежей еды. Он всегда повторял эти действия за ними, логически определяя, что зачастую именно благодаря им жертвы теряли бдительность, но умом их никогда не понимал. В чем крылся их секрет? Почему они оказывали такое пагубное влияние? Для них, подобный физический контакт ассоциировался с безопасностью и надежностью, в то время как для Шантитуса грозился гибелью или суровой дисциплиной от более сильных сородичей.

Укрытие... Безопасное убежище?

Если сначала Шантитус едва ли не волочился следом не сопротивлявшимся грузом, то стоило разумной мысли ворваться в строй притихших инстинктов, как он подобрал под себя ноги и пустился стрелой вровень с кем-то, чье имя эхом отдавалась на задворках сознания.

Шантитус еще не решался утащить его с этих задворок куда-то вглубь себя, оттого и ответом на безвредные вопросы служило вдумчивое молчание.

Свечение костра сверкнуло отблесками в золотых зрачках. Отпущенное запястье покалывало фантомными иглами. Шантитус, вопреки себе, замешкался у входа в пещеру. Он до конца не мог понять, что ему требовалось делать. Сознание взрослой, разумной особи ильтенора пыталось настойчиво прорваться через первобытное поведение новорожденного. В конце концов, через пургу нерешительности прорвался металлический запах крови, сопровождаемыми хорошо знакомыми звуками разрубаемой плоти.

Почти крадучись, опустившись на четвереньки и поддерживая вес тела на ладонях, Шантитус на корточках замер перед отложенной в сторону плотью. Костяной хвост обвил его ноги, и сторонний наблюдатель, знакомый с таким существом, как кошка, мог бы в шутку провести подобную параллель. После продолжительного наблюдения за чужаком, который так и не предпринял поползновений в сторону отложенной еды, - вместо этого уплетая нечто уже знакомое и столь же съедобное, - Шантитус всё же склонился над куском трупа и подцепил остатки одежды на нем когтем. Когтями другой руки, он зарылся в податливую плоть, раздвигая омертвелые мышцы, пока не уперся в первую попавшуюся кость. Обхватив её, он тут же выдрал её, что образовало зияющую дыру в теле. Только затем он начал выгребать из этой дыры куски окровавленной плоти и поочередно сглатывать их. Несмотря на видимую увлеченность трапезой, он позиционировал себя так, чтобы в любой момент избежать возможного нападения.

Пускай и складывалось впечатление, что Шантитус ел как положено, до его рта долетали только редкие капли крови. Плоть рассыпалась на частицы, когда доходила до его лица, и впитывалась скорее в тело, чем в услужливо растопыренную пасть. Он не жевал и не сглатывал, что только придавало картине неестественности.

Если Шантитус посмел бы закрыть глаза, он мог почти представить, как его окружают серые пески.

— ...Кто ты? — Нарушил тишину пещеры вопрос. Руки замерли, оставив когти бесцельно постукивать о выпиравшую из распотрошенной туши кость. — Кого ты зовешь такими, как ты?

Склоненная набок голова, внятная речь. Тихая, словно позабытая, но гораздо более осознанная, чем ранее. В ней еще не было Шантитуса, выжившего на упрямстве, пронырливости и удачи ильтенора, но не было и полоумного зверя, месяцами скитавшегося по планете и не способного понять, что же с ним произошло.

Отредактировано Шантитус (2023-06-09 22:47:52)

Белые песни хранили только одно закон и правило, возможно, знакомое всем в галактике, но не каждым соблюдаемое. Закон джунглей, по правилу которого выживает сильнейший. Однако Шантитус понимал, что Инфирмукс подразумевал другие правила и законы. Ильтеноры впитывали их в себя, чтобы отточить навыки маскировки и затеряться среди добычи.

Слова Инфирмукса вызывали в Шантитусе не поддававшийся объяснению конфликт. По одну сторону, сидел дикий зверь, который не понимал необходимость прятаться. По другую сторону, сидел тот же самый зверь, но разумный и опытный, и щерился, потому что как это его, и без того натурального мимика и охотника, кто-то вздумал учить не выделяться.

Честно, от постоянных дрязг двух противоположностей ныла голова. Присылаемые Инфирмуксом образы отчасти помогали, а отчасти делали еще хуже. Всё же было так знакомо, понятно и логично, а смотреть приходилось словно из-за стеклянной стены. Однако это положило начало долгой дороге к обретению прежнего себя. К разделению себя-хищника и себя-охотника. На стеклянную стену было положено две конечности: одна идеально мимикрированная и человеческая, а другая - когтистая и чешуйчатая.

Под напором усиливавшегося со временем давления, стекло начало трескаться.

Если взаимодействие двух отщепенцев можно было назвать здоровой социализацией, то именно она благотворно влияла на скалившегося до их встречи на каждый шорох Шантитуса. Нет, он по-прежнему крайне агрессивно реагировал на любой раздражитель, но регулярное общение собирало его разбитые мозги, как паззл, воедино. Говорить становилось проще, всплывали воспоминания о давно ушедших днях проведенных среди разумных. Выходило лучше прятать чешую, контролировать метаморфозы тела.

Шантитус постепенно просек, что его новый знакомый, несмотря на странное чувство родственности между ними, не был способен повторить его способности. Инфирмукс не был ильтенором, как и не был существами, обитавшими на планете рядом с колыбелью ильтеноров. Вместе с этим пришло запоздалое понимание, что Шантитус удалось задуманное. Он... успешно сбежал из погибавшей, грозившейся схлопнуться в любой момент, вселенной. Правда, подробности великого побега его избегали, а попытки вспомнить, что с ним произошло в последствии, обрывались и возобновлялись где-то посреди плутания по Климбаху, со встречи с Инфирмуксом.

Их различия проявились ярче во время совместных тренировок, где Шантитус бился как дикий зверь, полагаясь на инстинкты и звериную грацию, в то время как Инфирмукс нередко, казалось бы, склонялся к чему-то более продуманному, человеческому. Ох, вне сомнения, и в нем крылся зверь, но этот зверь был, видимо, недавним дополнением, чем источником его происхождения. К тому же, Инфирмукс обладал чем-то, чем по слухам обладали только вожаки ильтеноров - способностью ваять внутреннюю энергию и воплощать её во внешнюю.

И как же хорошо умел Инфирмукс поддать огоньку, о чем красноречиво свидетельствовала подпаленная шкура Шантитуса.

"Магия." Иными ночами просто размышлял Шантитус. "Магия - это полезно."

Куда увлекательнее казалась она ему, чем рассказ о себе. Но протянутый на металлическом пруде, выдранном из брошенной кем-то железяки, был отличной взяткой.

— ...Я никогда не был на такой планете, как Климбах, или тех, что ты показывал мне. — Шантитус вгрызся в мясо на пруде, удлиняя и увеличивая клыки, чтобы легче его было откусить и разжевать. Пальцем свободной руки он постучал по виску, ссылаясь на то, как Инфирмукс делился с ним знаниями, а рукой с прудом провел перед собой, как бы охватывая пышные леса Климбаха. — Где я жил, была пустыня белого песка и бесперебойная ночь с круглой луной. Только вожаки знали, что лежало за её пределами. Что бы там не обитало, к тому моменту, как добрался бы до её края я, всё живое уже бы стало добычей.

Шантитус опустил прут. Склонил голову на бок и краем глаза посмотрел на Инфирмукса.

— Ты... Не был рожден зверем, не так ли? Ты был человеком. — Выдохнув и подогнув хвост, Шантитус откинулся на спину и на бок. Взгляда с Инфирмукса он не свёл. — Я никогда не был человеком. Я научился выглядеть и вести себя, как человек. Я не помню, что со мной произошло, что я оказался на Климбахе, но на нашей первой встрече ты наткнулся на дикое животное, и все еще общаешься с одним. — Он сморщил нос. — Но это... ты уже давно понял. Иногда я не могу понять, почему ты... остался.

Стаи были необходимостью. Условностью. Между ильтенорами не водилось доверия, и слабые присягали сильным, чтобы не быть пожранными. Спроси Шантитуса кто об этом на родной планете, он бы рассмеялся им в лицо. Зверски, безумно. Даже когда ему под руку попадались научные манускрипты, оставленные быстро вымиравшей расой с соседствовавшей с колыбелью планеты, где дотошно перечислялись характерные ильтенорам черты, их тенденцию сбиваться в стаи всегда описывали как акт отчаяния слабых перед сильными.

Но с Инфирмуксом... С Инфирмуксом всё было иначе.

Стая с Инфиркусом была чем-то большим, чем-то важным. Сам Инфирмукс не был просто попутчиком, чужаком или, максимум, собратом по несчастью. Такие были в спину, а Шантитус с немым ужасом замечал, как все меньше и меньше боялся повернуться к Инфирмуксу спиной. Еще сильнее его пугало, что он приветствовал подобный расклад - словно какая-то его часть расслаблялась в его присутствии.

И, возможно, Инфирмукс руководствовался теми же принципами. Хотя, вероятно, и не подозревал, насколько прочно приковал дикого зверя к себе, став ему сородичем в трудную минуту.

— Я хотел бы попробовать на вкус дракона, — как бы невзначай признался Шантитус, кивнув головой чему-то своему. Он помнил, как Инфирмукс рассказывал ему об этих гигантах. Сколько же у них должно быть энергии? От одной мысли вытягивались клыки. — Я был в таких историях. На сородичей устраивали охоту, иногда удачную, и приходилось прятаться среди добычи, чтобы выжить. Почему ты называешь это трагедией?

Не счесть, сколько ильтеноров встретили свою кончину на глазах у Шантитуса. Каждый раз, он был либо сторонним наблюдателем, либо прятался среди убийц. У него никогда не возникало жалости к убитым собратьям, только хладнокровный расчет, что, благодаря их смерти, ему удастся улизнуть незамеченным.

Склонив голову набок, Шантитус вытянул когтистую руку. Пальцы сжались, словно пытались схватить что-то незримое. Золотые потоки энергии обволокли конечность, и та начала постепенно терять форму. Плоть менялась и искажалась, пытаясь перестроится во что-то новое или полностью раствориться в золотую энергию, но, судя по недовольному рычанию Шантитуса, отказывалась исполнять желаемое. Раздосадованный хищник с гневным рыком дернул рукой, так ничего и не добившись, и золотистые всполохи угасли.

— Я был крупнее. — Шипел Шантитус через вытянувшиеся зубы. Хвост недовольно бил по земле. — Я мог меняться. Ситауны, Лаксмы, Демоскадры - любая добыча, маленькая или большая, была моей шкурой, моей ипостасью. Но эта!.. — Он вцепился пальцами в волосы и надавил когтями в гуманоидную черепушку. —  Эта tvar', впившаяся в меня!..

Шантитус поглотил её. Ассимилировал вторженца в себя. Будь он по натуре разумным, а не зверем, то она бы так и осталась сидеть на задворках сознания диким и неконтролируемым зверем. Но Шантитус уже был этим диким и неконтролируемым зверем, хищником жившим согласно инстинктам. Между ним и хтоном не было такой большой разницы, чтобы вызвать личностный конфликт, а от того, чтобы деградировать до животного, что было вполне реальной угрозой, его спас Инфирмукс, вовремя вправив ему мозги.

Но хтон будто бы забрал часть его в обмен на разросшуюся силу. Как Шантитус не старался, он не мог мимикрировать в крупные формы, которые поглотил или за которыми наблюдал при жизни. Даже его истинная форма, в которой он провел века на колыбели, ускользала от него.

Шоколадка слегка подняла настроение. Слегка.

А вот последовавшее за шоколадкой предложение заставило ильтенора из лежачего положения перебраться на корточки.

— Если хочешь, я вырежу их всех под корень для нас. — Наклонился вперед Шантитус, ни намека на улыбку. Только пристальный, пустой взгляд, способный меньшей добыче пошатнуть нервы. Этот взгляд вскоре был устремлен на запад. — Если нам нужна карта, я достану ее. Если нам нужна информация, я проникну в их ряды.

Шантитус плохо понимал, в чем была ценность богатых земель и комплекса подземных пещер. Возможно, они были охотничьими угодьями получше, чем их нынешняя территория? Или Инфирмукс хотел расширить свое влияние, что Шантитус был готов устроить по первому слову. Конечно, у их добычи еще могли быть деньги — а эта валюта ценилась столь же высоко, как и когда Шантитус скрывался среди разумных в своей родной галактике.

Шантитус наморщил нос.

Древние ильтеноры тоже так говорили. Называли очеловеченную форму единственным благословением, доставшимся им от создателя. Способность мимикрировать в разумные формы позволило им распространиться за пределы родной колыбели, позволило им обрести новые знания и навыки. Многие ильтеноры находили ценность в общении с представителями других видов, подолгу живя волком в овечьей шкуре.

Насупившись, Шантитус недовольно дернул хвостом и обвил им колени. Его злило, что он отчасти не мог отрицать слова Инфирмукса. Попытался бы Инфирмукс с ним поговорить, если бы увидел его настоящую форму, которую он теперь и принять-то не может? Ненавистное создание, которому Шантитус не позволил взять над собой контроль и поглотил, было единственной связавшей их нитью.

- ...Я не понимаю, - буркнул ильтенор, словно и не было ему несколько тысяч лет отроду. - Вы, люди, любите всё усложнять. Я не вижу, как ты и я сейчас от друг друга отличаемся.

Ложь. Шантитусу никогда не разжиться человечностью Инфирмукса. Инфирмукс мог сомневаться в наличии оной в себе на данный момент, но для ильтенора её присутствие было очевидно. Это был далеко не вопрос внешнего вида. Почему это так злило и обескураживало, было совершенно неясно. Вместо того, чтобы пытаться распутать клубок незнакомых эмоций, было лучше сосредоточиться на том, над чем не требовалось напрягать извилины.

Как стряхивающий с себя воду пес, Шантитус подобрался на корточки. Глаза горели литым золотом, возбужденные предстоящей охотой.

- Ты ошибаешься, - с хищным оскалом он навис над собратом, ткнулся лбом в лоб, стукаясь наростами рогов. - Мы можем выпотрошить их всех. Ты и я.

К тому же, Шантитус не любил говорить о своих успехах в ментальной магии. Легкость, с которой Инфирмукс достучался до него, была обязана еще тому, насколько зверь был к ней уязвим. Если чужой разум был способен прорваться через ворох инстинктов и всполохов энергии вместо упорядоченной системы, ильтенора можно было относительно легко подчинить.

Чему Шантитус хотел научить Инфирмукса, так это медленному и методичному уничтожению добычи изнутри. Для ильтеноров копировать окружение жертвы и затесываться в ее ближний круг было детской игрой. Для этого хищникам вроде них не требовалось понимание, только идеальная мимикрия поведения. Покуда Инфирмукс тоже блистал способностями менять внешний образ до определенной степени, они могли следовать схеме охоты ильтеноров, и кто, как не Шантитус, знал всё досконально о том, как слабый может свергнуть сильного?

В итоге, им удалось добиться следующего. По плану Инфирмукса, они выцепили кадета из банды местного главаря. Отрезать его от основной группы и выудить из него необходимую информацию было детской игрой, особенно после тщательного наблюдения за ним на протяжении нескольких дней. Утащенный от основного костяка бандит был быстро убит и освобожден от одежды. Шантитус, полагаясь на выправившуюся мимикрию, принял образ убитого, а Инфирмукс после продолжительных тренировок сокрыл основные черты своей настоящей сущности. По итогу, кадет Воз представил банде "другана", который тоже хотел присоединиться к местным заводилам.

Двум хтоникам в маскировке это позволило влиться в банду, не привлекая к себе излишнего внимания, и с некой долей установленного доверия.

Уровень мимикрии, достигнутой ильтенором, запросто мог дезориентировать. За личиной "Воза" Шантитуса было не видно совсем.  Будто это не затаившийся зверь, а действительно пучеглазый кадет в банде, нерасторопный и гулкий и полный недостижимых амбиций. И только в безопасности, установленной ментальной магией Инфирмукса, которой они постепенно промывали членам банды мозги, из-под маски выглядывал ильтенор. Дерганные, неестественные движения, присущие затаившемуся хищнику, охватывали фигуру кадета Воза.

- Ты сможешь воздействовать на главаря издалека, или подбираемся ближе?

Треск костей наполнил воздух.

Словно наблюдая из собой из прошлого, пока всё кругом замедлилось, Шантитус следовал глазами за тенью изворотливого ильтенора, почуявшего свою же кровь в воде. Этот ильтенор избегал конфликтов, в которых были замешаны его сородичи, как дикого огня.

Пред ним и сейчас стоял такой же выбор. Впереди и внизу – тройка бандитов: один главарь, два подпевалы. Рядом и напротив – четвертый бандит, столь резво атаковавший Инфирмукса. По правую руку – пошатнувшийся сородич, стая, близкий, свой, его, уже подвергнувшийся жестокому нападению.

И инстинкт самосохранения словно бы оставил Шантитуса целиком. 

Зрачок сузился до щелки, заливая глаза золотом. Под искрами энергии, под рябью трансформации, вырвались из мясистых, неуклюжих пальцев юного рекрута крючковатые, черные как смоль когти. Они вцепились к запрыгнувшему на крышу бандиту в шиворот и под весом оттолкнувшегося от дугово металла тела повалили того назад, спиной вперед до земли.

Падая, Шантитус успел бросить взгляд на Инфирмукса. От полученных им ударами цвела синева, обещая продолжительную боль. Пламя первобытной ярости с ревом вспыхнуло у Шантитуса при их виде.

- Столько, сколько тебе потребуется. – Рыкнул он, прежде чем гравитация унесла его и бандита вниз. Их приземление сопровождал грохот: под немалым весом хтоника, уже нарастившего костяной хребет, тело бандита пробило деревянный пол, оставляя от того лишь щепки. – Ничтожная шваль!

Удивление от его исступлённой контратаки продлилось недолго. Что Андерс, что его подпевалы тоже были хтониками, и единственное преимущество, которое держал над ними Шантитус, был опыт. Не опыт бытием хтоником, а опыт обращения с довесками, даруемыми хтоном-паразитом. Где большинство учиться обходиться с неожиданно овладевшим сердцем чудовищем, с чужеродными инстинктами, всё далече отталкивающими от человечности, Шантитус уже был с ними знаком, как с неразлучным другом.

Легче это бой не делало, ибо та же человечность сподвигнула бандитов расчехлить оружие, а не бросаться в лобовую с одними кулаками.

Шантитус разъяренным клубом энергии метнулся с впечатанного в изломанный дощатый пол Джеба на Андерса, намереваясь прижать лидера шайки в первую очередь. В первую очередь, за нанесенное Инфирмуксу оскорбление, а во вторую - за наивное предположение, что его подпевалам по силам остановить ильтенора. Высокомерие, правда, отплатило звонкой монетой, когда под выпученные костяные ребра зашел ржавый, погнутый мачете от Жака. Жак, горбатый и гротескно-выглядевший хтоник, оброс своей бронёй, но трансформация обделила его стойкими лапами. Игнорируя раздиравшую боль в боку, Шантитус вывернулся, проворачивая мачете в собственном боку в процессе, и размашистым ударом лапы отправил горбача в полет до стола. Стол раскололся пополам от обрушившейся на него тяжести, а Жак болезненно застонал от пяти кровавых полос на широкой груди. Он предпринял попытку подняться, но полившаяся из глубоких отметин кровь приземлила его обратно в осколки.

- Ха! - Громыхнул Андерс, взирая на открывшееся ему зрелище. То и дело он косил на торчавший из бока Шантитуса мачете, словно примерялся, как лучше по нему ударить, чтобы загнать еще глубже в плоть. - Поди думаешь, обзавёлся паразитом и всё, самый крутой уёбок на километры? - Бандит презрительно сплюнул. - Сученыш, молоко на губах не обсохло на меня рыпаться.

Хтоники застревали в возрасте, в котором их заражал паразит. Они могли изменить свой облик, если обладали подходящими способностями, но их настоящая личина всегда возвращалась к тому, какими они когда-то были. Именно никчемными сопляками видел напавших на него хтоников Андерс.

Шантитус не услужил его ответом. Магия, которую ему так старательно преподавал Инфирмукс на протяжении недель, вспыхнула на его шкуре. По ощущениям она разительно отличалась от энергии, с которой жил и привык взаимодействовать Шантитус, и удержать над ней контроль давалось тяжелее. Но ильтенор не нуждался в чем-то специфичном, да и до мастерства в этом ему было, как пешком до родной галактики. Вместо этого он сложил эту магию в простейшую форму, которая была ему доступна, усиливая собственное тело. Он почти материализовал нечто, что помогло бы ему удержать оппонента на месте, но концентрация сбилась раньше, чем очертания приняли четкую форму, да и оставшийся лакей Андерса не позволил творить то, что вздумается.

Шантитус поймал удар кинжала на затянутую чешуей рукой, а вот от сунутого в нос пистолета пришлось запоздало дергаться в сторону. По-прежнему торчавшее в нем мачете заставило зайтись протяжным скулежом, переросшим в шипение. Только окутавшая его усиливающая магия помогла ему остаться без дырки в голове и кинжала в шее.