Жарко.

Роан встряхивает волосами, потягивается, разминая каждую косточку в теле. Солнце над горизонтом кажется непривычно раскаленным — песок обжигает даже через подошвы сапог. Хочется сбросить обувь, избавиться от плотной брони. Вампирша с невольной завистью оглядывается на женщин, закутанных в легкие воздушные ткани. Они заставляют вспомнить о давнем отдыхе в резиденции князя Наньнина — там тоже были воздушные ткани, газовые тюли. За окнами пах сад.

Сейчас пахнет специями. И Роан не может сдержать улыбку. Она никогда не умела готовить, но нос различает: имбирь, корица, зира. Вдали маячит контур треугольных пирамид, нависают тени зданий. Рынок — торжество цвета и запаха. Роан оглядывается, чувствуя себя впервые настоящей чужестранкой: продаются платки, шали, искусно раскрашенные ткани. Местные сладости, сувениры. Украшения.

В голове всплывают тысячи историй — выдуманных и не очень. О лампах с запечатанными внутри джиннами. О призраках, бродящих внутри пирамид. Откуда-то издалека звучит музыка — непривычный мотив с перестукиванием барабанов. Тело само следует за навязанным ритмом, скользя в людском потоке. Роан присматривается: хочет заглянуть в каждую лавку. На целый мучительно прекрасный миг забывает о делах, ощущая себя всего лишь туристкой. Видит, как завлекающе машет рукой улыбающийся гид. Смуглая детвора играет в отдалении, кто-то снует среди растерявшихся туристов. Фотографируются с местной фауной.

Она здесь по делу. Когда слышишь истории о призраках и сокровищах, устоять становится невозможно. А сейчас тем более кажется: сказки не врали. Мир вокруг словно иллюстрация из книги: шумный базар, горки специй, роскошные ткани. Роан завороженно наблюдает. Блеск вершин пирамид манит издали. Кажется: в таком месте возможно все. Хочется сделать селфи на фоне развешанных платков, улыбнуться в камеру, отослать лучшему другу.

Смотри, какая красота!

Номер в гостинице забронирован заранее, а сейчас хочется прогуляться. В отеле найдется необходимое — роскошная кровать, округлая чаша ванны, в которой можно расслабиться. Многочисленные бутылки ароматных масел. Но все это — после. Роан касается наруча на запястье, деактивируя броню. Но даже в обычной своей блузке и брюках мучительно жарко. Будь она человеком, уже сгорела бы до красноты, но бледность вампира — черта постоянная. Роан срывается в магазинчики. За полчаса руки ее обрастают пакетами. Шали, платки, разноцветные шаровары, одежда, что кажется более уместной и удобной. Покрывала и безделушки, которые станут радовать глаз по возвращении домой. Заставляет расплыться в довольной улыбке золоченая фигурка носорога. Неидеального — контуры массивного тела так и плывут. Но Роан радует другое: воспоминание. Она помнит, как давным давно верхом на подобной зверюге в бар ворвался Вильям. Как заревел хтонический зверь, как лучший друг влетел в барную стойку. Как после следом нырнула она сама, смеясь и шутливо толкнув плечом.

Роан бесстыдно изменяет себе — привычный черный и белый сменяются вишневыми шароварами, расшитыми золотой нитью. Рубаха поверх с таким же узором, но отливающая жемчугом. На спутавшиеся черные волосы ложится полупрозрачное покрывало, ограждая от палящих лучей. Только перчатки неподходящим мраком обнимают кожу рук. Поверх бледных век ложатся разводы чернил и золотой краски.

В зеркалах Роан самой себе кажется сказочной принцессой. Вспоминается теплая улыбка друга, омуты его глаз. Ты на принцессу похожа. И сердце болит от тоски. Они виделись недавно, но кажется — целую вечность назад. Она приглядывается, что бы привезти другу из этой поездки.

Выточенная из белой кости фигурка человека достаточно угловата и уродлива, чтобы напоминать знакомого хтоника. Подбирается подвеска в виде золотой косточки на собычий ошейник. В компанию к ней — резная пирамида и презабавный глаз. Пачка дорогущего местного кофе — найдет после пристанище в чужом подвесном ящике. Для себя оказывается достаточной престранной бутылки вина без этикетки. Продавец подкручивает усы и сально улыбается, уверяя, что подобного она за всю жизнь не пробовала. Вызов принят, думает Атеран.

Ее соблазняют и местные блюда. Сладости будто сами прыгают в распахнутый рот - халва, пахлава, рахат-лукум. Роан забывает, что вампирам положено питаться кровью, от сладостей и теплого солнышка клонит в сон. Она запивает вкусняшки ароматным чаем, сонно улыбается, все с большим трудом лавируя в потоке туристов со своими многочисленными пакетами.

Но все меняется, когда она видит вдали блеск украшений. Прилавок с редкими вещицами так и манит.

Роан добирается до него и любовно клонится ближе. Она едва замечает силуэт хозяина, все ее внимание отдано редким вещицам. Пальцы тянутся скользнуть к блеску драгоценностей, обласкать полированный металл, ласково коснуться блестящих камней. Сапфиры, изумруды, обсидиан. Золотые браслеты и многочисленные цепи заставляют улыбнуться, прикусить нижнюю губы острыми клыками.

У Атеран своя слабость — к красивым вещицам. Взгляд цепляется за изумительной красоты браслет. Широкий обруч из золота пересекают линии иероглифов. Вамприша не знает, что значат надписи, но сам браслет гипнотизирует подобием ядовитого змея. Пальцы срываются ближе, ведут вдоль плотного обруча, шелк перчаток впервые кажется лишним. Ей хочется коснуться браслета обнаженной рукой, ощутить скол зеленого камня, замершего посередине подобием жучиного брюшка. Роскошный скарабей кажется почти живым: будто вот-вот двинутся золотые лапки, разомкнутся рожки.

- Какая красота, - выдыхает Атеран и любовно ведет ладонью. Даже не приходит мысли о том, чтобы стащить вещь с прилавка. За подобную драгоценность кажется правильным заплатить озвученную цену. И Роан поднимает глаза на хозяина, одаривает его соблазнительной улыбкой, кокетливо щурит глаза.

- За поцелуй отдадите?

Роан знает — она сорока.

Пальцы так и льнут к блестящим вещицам, губы сами растягиваются в улыбку. Она никогда не была принцессой — но ее манят опасные, как драконы, ловушки, красота незнакомых принцев и роскошь сваленных грудами сокровищ. Но правда проста — будь Атеран героиней из сказки, была бы драконицей, не принцессой. И украшения манят ее так, как любого падкого до золота дракона. Пальцы срываются по резному обручу браслета, взгляд скользит по прилавку.

Драконица улыбается, клонится ближе, ласкает взглядом так, как могла бы — кончиками пальцев. Скользит ладонью по искусно вырезанным иероглифам, по узорам зигзагов и старинных трещин, едва заметных. По сколам драгоценных камней. Она видит: где просто безделушка, а где бесценный артефакт. Но ее интерес распределяется неравномерно. Снова и снова манит блеск драгоценностей. И Роан чуть не стонет, когда срывается ладонью вдоль гладкого зеленого камня. Он кажется ей прекраснее всех звезд на небе.

Человек по ту сторону прилавка смотрит на нее так, словно это Роан прекраснее звезд. И улыбка становится искренней, почти победной. Роан охотница, внимание ей приятно. Но этот юноша и сам очарователен — словно герой из восточных сказок. И странное приятное чувство: кажется, обрети такой лампу с джинном, загадал бы вовсе не богатство и расшитый кафтан. Он кажется мальчишкой, хотя глаза выдают: старше, чем выглядит.

- Добрый день. Вам понравился браслет?

- Понравился — не то слово, - отзывается Атеран, - я бы назвала это вспыхнувшей с первого взгляда страстью.

Роан наблюдает за поволокой чужого взгляда, за тем, как юноша клонится к прилавку, опирается локтями, смотрит на нее с восторгом неожиданной встречи. И взгляд Роан бесстыдно скользит по чужому лицу, по смуглой коже, морщинкам у глаз, собирающимся в дуэт к улыбке. Ее на миг зачаровывают чужие руки в броне колец и браслетов — манят, как настоящую сороку. И она клонит голову набок, прищуривает глаза. Даже здешняя одежда и краски на лице не делают ее менее чужестранкой — вампира выдает бледность кожи, хищная грация движений. То, какими острыми кажутся клыки, прикусывая нижнюю губу.

- Эта вещь проклята. Хотите ее за один поцелуй?

- И за проклятье не придется доплачивать? - смеется вампирша, но клонится ближе. Она чувствует словно всей кожей: юноша не опасен. Что-то в нем заставляет улыбаться открыто и радостно, превращая из опасной воровки в почти девчонку, туристку, забредшую на базар.

Она видит: смешливую девицу на подушках за краем прилавка. Незнакомка следит, как за представлением… вампирша отвлекается в несвершившемся поцелуе. Лавочник подскакивает, отступает в сторону.

– У меня для Вас есть. Кое-что другое. Может, Вам понравится.

Роан хочется рассмеяться. Она видит дивное создание, почти сливающееся с красотами на прилавке — скорпион. Словно из книжки или картинки в интернете. Удержаться невозможно — рука тянется к белому брюшку, ласково касается панциря. Невесомо. Глаза вампирши смотрят с восторгом. Она клонится ближе, на миг забывая обо всем…

А потом замечает: владелец лавки роется в сундуке. Ладонь замирает в дюймах от острого скорпионьего жала, Роан наблюдает, как из распахнутого сундука льются сокровища. Сундук прекрасен почти так же, как и его владелец. И заколдованную вещь Роан узнает даже прежде, чем разум понимает — в обычном сундуке стольким богатствам не уместиться. Невыносимо тяжело замереть, когда хочется скользнуть ближе, погладить заколдованный остов деревянной махины, подхватить выскользнувшие из недр хранилища безделушки. Но они не манят — так, как манит вещица в руках незнакомца.

- Вот. Вот она.

Перехватывает дыхание. Вещица кажется хрупкой, невесомой. В чужих руках она похожа на предлагаемый запретный плод, и искушение заставляет клониться ближе. Роан любуется с видом впервые влюбившегося дракона: шкатулка словно сплетена из звездного света и серебра. Нечто столь прекрасное, кажется, вовсе не может существовать.

Роан слушает с восхищением, с восторгом, а когда искуситель извлекает из шкатулки цветок, хочется рассмеяться. Ведь кажется: уже столько повидала, столько узнала, а красота бесхитростного чуда все равно пленяет. Роан знает: в ее руках эта шкатулка проживет целую вечность. В ладонь падает цветок — прохладные хрусткие лепестки. Белоснежность эдельвейса. Прекрасный цветок, и Роан поддается очарованию момента: поднимает подарок к лицу, вдыхает, отыскивая свежесть аромата. Кажется: цветок ожил мгновенье назад. Вампирша ведет лепестками по собственным губам, улыбается подарившему…

- Продам проклятый браслет за поцелуй. За шкатулку — один архей.

Роан почти совестно: она сама понимает, что это грабеж. Тем постыдный, что не пришлось даже пачкать руки. Взгляд падает на прилавок, девушка клонится ко второму из незнакомцев — белый скорпион. Рука вновь тянется прикоснуться. Слабость Атеран — все опасное манит вдвойне. Кончики пальцев срываются по гладкому брюшку.

- Лофу!

- Какой красавец, - выдыхает вампирша с искренней нежностью, - ну что ты, разве могу я так вас ограбить? Твой друг уже назвал свою цену, а чем отплатить тебе? Ведь вы добываете все эти дивные вещицы вместе, не так ли? Как друзья? Напарники? Компаньоны? Чего же попросишь ты? Тоже поцелуй?

Не улыбаться невозможно. Роан рассматривает скорпиона так, что тот может поверить: из всех сокровищ на прилавке он — самое бесценное.

- Тебя зовут Лофу? - она рассматривает каждую деталь хрупкого образа. Сердце колет старинной болью: хочется завести кошку. Да что там… хоть паука, но чтобы сопровождал повсюду, а ночью можно было свернуться под одеялом, поглаживая пушистый бок любимого существа. Увы! Она поднимает взгляд на владельца лавки.

- Я доплачу вам за проклятье, - обещает она и клонится ближе. Цепляет пальцами чужой подбородок, смотрит в сощуренные глаза. В них — обещание капкана, ловушки, которая жаждет быть разгадана.

Первый поцелуй — мягкая печать у кончика чужих губ. Почти целомудренное касание. Второй поцелуй страстью смыкается губами к губам. Кончики пальцев мягко скользят по линии мужской челюсти, почти лаская. Зубы на миг касаются чужих губ — почти опасной искушающей лаской. Роан отстраняется с улыбкой демоницы. Ладонь в прощальном жесте срывается по смуглой шее, касается верхней кромки жилета с золотой вышивкой.

Возникающий порыв — странный, почти необъяснимый. Роан ссыпает желанный архей в подставленную ладонь, еще две сотни высыпает на прилавок подле маленького ворчливого скорпиона. Он напоминает ей другого знакомого — недовольную шумную птицу в синих перьях. А затем с левой руки соскальзывает перчатка, Роан протягивает ее торговцу, смотря почти с лукавством.

- Оставь на память, а то вдруг потеряешь монету, — смеются окрашенные темным губы.

Мимолетное неудобство кажется ерундой в сравнении с чужим взглядом. Ладонь вне плена перчатки — бледная, с уродливыми ожогами на тонких пальцев. С острыми, хоть и аккуратно остриженными ногтями. Почти не страшно: она и так постоянно теряет перчатки. А сейчас легко спрятать руки под рукавами просторной туники. Или вот…

- Возьму еще вот это, - она отыскивает безделушки на прилавке. Кольца, браслеты — дешевка, но блеск спрячет уродство рук. А после — она уже знает, найдет среди шатров того, кто распишет ей кожу хной, окрасив руки кружевом темных красок.

Мнится: все равно ограбила щедрого лоточника. Бесценные шкатулка и браслет исчезают с прилавка, обнаженная рука покрывается броней безделушек. В оплату Роан бесстыдно касается чужих губ — вновь почти невесомо, дразняще. Напоследок. Улыбается в поцелуй, гладит чужую смуглую щеку.

- Знаешь сказку про Румпельштильцхена? - улыбается вампирша, отстраняясь. Последняя шутка на вкус слаще рахат-лукума, - угадай мое имя — исполню твое желание. Я не волшебная шкатулка, но что-нибудь придумаем.

Смех замирает, вампирша на прощанье касается скорпиона на прилавке, шутливо машет девчонке, укрывшейся в тени подушек. И растворяется в толпе, в потоке людских запахов и одежд. Пахнет специями и потом, кровью, бегущей по чужим венам. Пахнет горячими лепешками, благовониями.

Во всем этом так легко потеряться. Роан знает: найти ее сможет тот, кто захочет. У незнакомца осталась перчатка, выпала у прилавка рекламная брошюра отеля. Ей хочется: пусть найдет. Не угадает имя, но отчего бы не выпросить прогулку по городу? По полным опасностей пирамидам? Страшно признаться: слова скорпиона о мумии взволновали так, как не смог портье, расписывающий достоинства отеля.

В последний же она вскоре добирается — обросшая еще большим количеством пакетов, с росписью чернил на обнаженной руке. Сделав, наверное, с тысячу селфи на фоне лавок, пальм и самой пирамиды. Отправляет их все скопом из холла отеля: «Смотри, как круто!» И координаты. Как всегда.

Приятно чувствовать себя драконом, чья охота прошла успешно.

Хель узнает: реальность строится из мгновений, из вещей, которые в будущем назовешь воспоминаниями. Ванна в облаках пены, заботливо принесенная чашка кофе, переплетение рук на прогулке и тел — на сбитых простынях. Хрупкая, но необходимая ложь: верить, что все будет длиться вечность, что за каждой ссорой наступит примирение, сцепленные мизинцами руки, улыбка, поцелуй у уголка губ.

Человек без прошлого учится жить в настоящем, не страшась будущего. Разделяя вечность на двоих с тем, кто важен. Учась давать отпор словами и путами веревки. Находя новые способы применения магии — материализующей или портальной.

Кажется, сколько бы ни прошло времени, можно отыскать в любимом человеке новые черты. Видеть, как стирается с годами нараставший слой непробиваемой брони. В доверии есть своя уязвимость, своя опасность — и тем дороже делить его так, как прочие делят на двоих пирожное в ресторане. Хель замечает каждую хрупкую и прекрасную деталь: в том, как Вильям улыбается, отыскивая в своих вещах старые шахматные фигуры. В том, как на чужих коленях засыпают собачьи головы — неразлучные, но разные. В том, как сам Вильям засыпает над ними, почти позволяя поверить: боль со временем стирается тоже.

Давно восстановлена лавка, разгромлена еще не единожды, разбита тушей вечно активного цербера. Тот и сейчас оставлен под присмотром дядюшки Корвуса, которому звание ростовщика идет куда больше, чем самому Хелю. Оказывается так приятно отойти от дел, забыться в чужих объятиях. Наобещать привезти другу целую гору вкусняшек из очередного приключения. Даже зная: забудется, и гостинцы будут куплены уже по дороге обратно в лавку.

Но потеряться в мгновении — стоит всего. И Хель теряется снова и снова, от жаркого примирения до столь же жаркой ссоры. От следов затянутого ремня на запястьях до разбитого носа. От поцелуя, затерянного на шее у чернильных прядей волос — и до прикосновения к расчерченной трещинами щеке. Почти верится: любимого человека можно принять любым. Может, не сразу.

Но однажды получится.

И Хель срывается за Вильямом в очередное приключение. Вновь ступает на шумные площади Астры, дышит раскаленным вулканным воздухом. Вспоминается только хорошее — двадцать седьмой номер в гостинице, стихи в темноте. Поцелуи в безликой серой комнате. Кажется: мир изменился вокруг, но и гости в нем изменились тоже. Под потрепанным плащом не запутанный шнуровкой жилет, а футболка, украденная из чужого шкафа. Вместо объятий удавки на шее — свежие багровеющие следы бессонной ночи. Трость в руках — аксессуар, не необходимость.

- Хель, ты помнишь?

В номере изменилась мебель, добавилось горшков с зеленью, часы на стене заменили электронными, издевательски тихими. Но что-то родное помнится в каждом чужом жесте. Хель замирает на миг, кривит губы в улыбке, видя, как спутник разваливается на диване, как протягивает руки, приглашая присоединиться.

Откровения на вкус как касания губ. Каждое прикосновение к чужой коже лишено боли ожога, хочется продлить ласку — скользнуть губами по чужой скуле, очертить линию нижней челюсти. Впечататься поцелуем в губы — почти бесстыдно, с жадностью вечно голодного зверя. Забраться руками под кромку чужой рубашки.

Хель помнит: самое важное. То, что не стерло время из памяти. Помнит утро целую прорву часов назад. Человека, прячущего взгляд за стеклами очков так, как многие прячутся за броней. И сдирающего очки так, словно и кожу содрать — проще простого. Чужая тайна — как привкус меда в чае. Стыдно признаться: он не помнит эффекта. Кажется, влюбился прежде, чем ударила ментальная магия. Но помнит болезненное желание касаться. Неуклюжий пьяный поцелуй — первый в череде безумия приключений.

Повторить его кажется правильным — скользнуть почти неумелой лаской у чужих губ, улыбнуться. Признаться:

- Я думал, ты меня ударишь.

И ведь ударил — хоть многим позже. Ран под кожей не счесть, а сколько раз был сломан нос! Но Хель знает: он тоже научился кусаться. Отыскивать хрупкую грань между жестокостью и блефом, на которой получается удержаться. Все еще страшно причинять этому человеку боль. Даже тогда, когда он, не щадя, ранит сам.

Куда лучше — дарить наслаждение.

И дни летят так, словно не было бедствий и ссор. Потеряться в них, заблудиться в каждом моменте, отбросив «завтра» как смятый клочок бумаги. Хель помнит: обязательно случится ссора, размолвка или побег. Но это будет потом. Удерживать нежность момента так же приятно, как пальцами цепляться за хрусткость чужой рубашки. Выпутываться из одеял к полудню, проводить вечера то в ресторане, то на улочках города. Время стерло многое — сам Хель совсем не тот, кем был прежде. Все чаще забывается в отеле плащ, трость остается брошенной у кровати. Однажды взгляд встречается с чужим — знакомым.

Человек в форме жандарма все еще тяжело дышит, смотрит с угрюмством недовольного индюка. И… не узнает. Чужой взгляд стекает по болотно-зеленой футболке с длинным рукавом, по перехваченным резинкой на затылке волосам. Стекает — как вода, чтобы истечь в ржавый сток под ногами. Остается гадать — понадобилось ли касание ментальной магии, чтобы смазать явь встречи?

Но все это неважно. Хель подставляется чужим касаниям и чужим идеям. Принимает каждую из них с восхищением зачарованного зрителя в театре. Покоряется даже теми жестами, что режут чистой театральностью. Легко отмахивается от тревожащих деталей.

У очередной идеи привкус чужеземных сладостей. Хель откликается на зов, впивается взглядом в картинку на экране ноутбука. Палящее солнце, обожженный песок, отель — огромная пирамида. Предчувствия оплетают сердце клубком ядовитых змей, где-то вдали шепчет утешительно альтер-эго, отвлекаясь от своего напитка.

- Конечно, согласен, - отзывается Хель. Стыдно признаться: ему не важен ни люкс, ни роскошь отеля. С этим человеком можно хоть ночевать в палатке под стенами разрушенных гробниц. Но азарт заразителен. Вильяму не приходится уговаривать, наручники остаются лишь желанным аксессуаром у изголовья постели. У них свое понимание романтики: Вильям говорит о сосудах с чьими-то внутренностями, Хель размышляет о тайнах, хранимых пустынным городом. Астра все еще манит — как росчерк погасшего вулкана над горизонтом.

Но новое откровение — как самое сладкое из искушений. У хтоника дрожат пальцы, когда в них оказывается написанное Блаузом заявление. С таким восторгом смотрят на ключ от старых наручников, на свободу за прутьями металлической клетки. И слова едва достигают разума:
хочу начать новую жизнь.

Хель может представить себе тысячу новых жизней, и ему верится: попробовать можно все. Он знает — квартиры будет недостаточно. Не для трехголовой собаки, обожающей засыпать посередине кровати, вытолкнув хтоника к самой стене. Не для приездов лучшей подруги, всегда врывающейся с шумом и грохотом, со звоном наполненных вином бутылок. Разум рисует картины особняка, сонное утро — одно за другим, кофе в молочной чашке. Блинчики румяной горкой посреди стола. Губы растягиваются в улыбке.

Хтоник смотрит с восторгом впервые влюбившегося подростка, тянется поцеловать — слепо, пьяно, безумно. До свободы еще нужно дожить, но она кажется близкой, как никогда. Хель легко может представить себе профессора Блауза с вечно выбивающимися прядками из прически. Со скрипом меловой дорожки по доске. С забытыми в кармане плаща наручниками.

- Когда купим дом, Роан приделает к нему вертолетную площадку, - смеется хтоник, легко представляя себе, как скучный особняк на Лирее обрастает гаражами, бассейном, оранжереей и отдельным крылом-библиотекой. Так наивно кажется строить совместные планы, но Хель позволяет себе эту болезненную блажь.

Ломается ноутбук — так, как когда-то давно раскололся металл браслета. Хель замирает, смотрит с благоговейным ужасом: кажется, так умирают не вещи, боги. И хтоник со стоном тянется принять чужой вес, подставиться поцелуям. Он знает: в чудовище обратится, отгоняя влюбленных студенток и студентов. Но всей кожей хочется прижаться ближе, на чужом теле выцарапать: мое. Обласкать языком каждый обнаженный дюйм любимого тела.

Из воспоминаний сплетается действительность.

Пирамида отеля — как сокровище всей пустыни. Зеленые макушки пальм, расцвеченный рынок под стенами. Запахи специй и ароматных масел дурманят голову. Среди золота и почти бессовестной роскоши потеряться кажется просто. Хель позволяет спутнику решить организационные вопросы, а сам оглядывается: в просторном холле каждая деталь отвлекает. Иероглифы, вставки искусственных камней. Толпы туристов, аромат свежей выпечки и мяса.

Жарко — даже от одной мысли о палящем солнце за дверьми гостиницы. Майка липнет к телу под небрежно наброшенным жилетом. Вместе с плащом жилет после останется в номере. Вместе со всеми тревогами.

- Здесь красиво, - улыбается хтоник. Так, словно смотрел хоть на что-то, кроме своего спутника. Деятельный Вильям с упорством танка тащит по внутренним лестницам. Кажется, здесь был лифт — но кому он нужен?

Миг, когда Блауз замечает лавку редкостей, колет почти ревниво: Хель устремляется следом, хищно клонится над прилавком…

- Кажется, ты любишь такое?

- В таких местах обычно много проклятых вещей, - отзывается хтоник и смотрит, как спутник взглядом впивается в артефакт. Старинная маска, выкраденная, наверняка, то ли из храма, то ли из разрушенной усыпальницы. Красота и древность. Он и сам очарован — так, как может быть очарован теомаг. Прилавок ломится от блеска украшений и артефактов. Статуэтки, браслеты, бесчисленное количество сувениров.

Возможно, будь Хель один, залюбовался бы, отыскал что-то, что сманило бы взор — но самым желанным сокровищем кажется сердце того, кто рядом.

Женский голос отвлекает, как назойливый шум базара. Хель вздрагивает, поднимает глаза — стыдно признаться: он девушку даже не заметил. Уроженку этих мест выдают и смуглая кожа, и подведенные чернилами глаза. И даже нечто неуловимое в том, как девушка произносит слова. Взгляд равнодушно оценивает изящную фигуру…

Чтобы спустя мгновение Хель побледнел до цвета своей футболки.

– Говорят, что у мужчин с длинным носом внушительный размер достоинства. Это правда? Вы такой красивый. Но одну тайну я могу развеять точно: кубинские женщины самые горячие, самые ненасытные в постели. Бледнолицые мужчины долго не могут нас «успокоить». Выбиваются первыми.

От бледности призрака до красноты вареного рака разгон в секунду. Хель торопливо отстраняется, уходя от чужого прикосновения. Все еще обжигают чужие руки — любые, кроме Вильяма. Хтоник улыбается смущенно, неуверенно. Многим бы такой открытый интерес польстил, он же чувствует лишь желание провалиться сквозь землю. Вернее, сперва — сквозь пол на первый этаж, а уже оттуда и сквозь землю.

– Желаете убедиться? Здесь артефакты не только…мёртвые.

Девушка красива, как многие артефакты на прилавке. Экзотична в разрезе глаз, в искренней улыбке. Опасность прекрасно сочетается с красотой — Хель почти чувствует себя загоняемым в ловушку зверем. Вот только…

- Простите, я откажусь, - отзывается хтоник. Перехватывает ладонь своего спутника, переплетает пальцы — почти с тем же бесстыдством, с каким сам Блауз говорил, что в номере им нужна одна большая кровать, - вы совершенно очаровательны, но мое сердце и прочие… органы, так сказать... Уже отданы этому человеку.

Щеки алеют некрасивыми пятнами, но в улыбке прячется озорство. Хель клонится к Блаузу, почти лукаво теряет поцелуй на чужой щеке и после длинным носом гладится о чужую скулу. Мое, - показывает каждым жестом. Без малейшего стеснения.

- Тебе что понравилось, Вилл? Девушка, расскажите об этой маске, пожалуйста!

Роан вынуждена признать: местный колорит ее привлекает. От благовоний голова как в тумане, тело жаждет пуститься в танец, покачивая бедрами в такт незнакомой мелодии. Руки цветут чернилами, заменяющими перчатки, блестят кольцами и наручами браслетов. Поверх шаровар бедра обвязываются широкой полосой полупрозрачной ткани, расшитой замысловатым узором. В волосах прячутся золотые нити, глаза, подведенные черным и золотым, кажутся принадлежащими кому-то другому.

Атеран ловит свой призрак в зеркале — и улыбается с довольством. Ей нравится незнакомка в золоте и легких газовых тканях, нравится блеск украшений на коже, хоть и слишком бледной для этих мест.

Номер на верхних этажах — не пентхаус, но достаточно роскошный. В пушистом ковре на полу можно развалиться с тем же блаженством, что на кровати. Обилие орнамента на стенах и золотой отделки навевает мысли о сказках про джиннов и фараонов, про султанов и мистических пери. Дэвы, ифриты, суккубы. В какой-то мере каждая история вкусна по-своему.

Развалиться на постели приятно, приятно стряхнуть с волос слои ткани, блаженно улыбнуться, взглянув на блеск украшений на люстре. И вновь мыслями вернуться… не к приключениям, не к мечтам об увиденном платье, но вспомнить местную лавку редкостей и смуглого торговца с подведенными глазами. Красивого на свой лад, похожего на искателя приключений из какого-нибудь фильма. Или на разбойника из запутанной сказки. Скорпион на прилавке — как верный страж, манящий возможной опасностью не меньше, чем презабавной манерой общаться.

И ведь даже имени юноши не узнала. Хочется рассмеяться, отыскать среди бесчисленных украшений подаренный цветок, вновь прижать к губам хрусткие белые лепестки, прикрыть глаза, представить: касаешься не цветка, а чужих губ, жаждущих поцелуя.

- Найди меня, - срывается шепотом в лепестки, смех рвется из горла. Не мелодичный, звонкий, как бьющееся стекло. Доносится музыка из включенного магнитофона — и вампирша не может удержаться. Вскакивает на кровать, сбросив обувь, плывет в такт мелодии, изгибаясь всем телом. Она видела лишь в кино, как танцуют под подобную музыку, как смуглые женщины кружатся в звенящих монетами и украшениями нарядах, танцуют с платком, со змеями на руках, с кинжалами в обманчиво хрупких ладонях.

Она танцует, лишь подчиняясь инстинктам собственного тела, двигая бедрами в такт, изящно  ведя руками. Позвякивают браслеты на запястьях, перезвоном вторят украшения на шее и в ушах. Жарко, но от музыки перехватывает дыхание, и представляется вдруг…

Пальцы ласкают полупрозрачность волшебной шкатулки, скользят по контуру откидывающейся крышки… но не распахивают. Роан знает: того, что желанно, не подарит ей ни один артефакт. Магия не способна вернуть к жизни в мире, где не существует загробных царств. Не спустя целую сотню лет. Не тех, чьи лица почти стерлись из памяти.

Жаждется: отыскать плетение чужих рук, скользнуть в пряность объятия, забыть на час или два, на целую ночь, что дома никто не ждет. Что звездное небо ни с кем не разделишь, что даже у любви всегда привкус скорпионьего яда…

Телефон отзывается гудком уведомления. Роан падает на кровать, вытаскивает смартфон из груды вещей, разблокировав, открывает пришедшее сообщение.

«Я здесь. Нам надо поговорить.»

Музыка будто бы затихает, мир уменьшается до размеров светящегося экрана, и пальцы стремительно взлетают над виртуальной клавиатурой, отправляя в ответ на короткие фразы целый поток сообщений.

Здесь — это где?

   Погоди, то есть ты здесь?

      Типа в отеле?

         ПОЧЕМУ ТЫ МНЕ РАНЬШЕ НЕ СКАЗАЛ???

            ТЫ С ХЕЛЕМ???

               У ВАС НОМЕР ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ???

                  ВЫ НАКОНЕЦ-ТО РЕШИЛИСЬ?????????

ПОЧЕМУ Я УЗНАЮ ОБО ВСЕМ ПОСЛЕДНЕЙ???

   ПОЧЕМУ ВЫ МЕНЯ НЕ ПОЗВАЛИ?

      Стой, вы еще нет? Вы только планируете?
         Я читала, здесь охрененный зал для бракосочетаний.
            Какой-то местный колорит, золото, куча вина.

               ВЫ УЖЕ ПРОБОВАЛИ ХАЛВУ? С кунжутом. Вилл, это просто космос.

                  Через 10 минут буду в холле, пошли вместе на рынок?
                        Купим вам с Хелем одинаковые рубашки и прикольные платки.
                           Будете как парочка.

                              О! А Корвус с вами? Я говорящего скорпиона видела, прикинь! Сфоткать забыла.

Думается: можно написать и о торговце из чудесной лавки. Роан уже набирает «А еще такого парня встретила», но… стирает сообщение и прячет улыбку в ярком покрывале. Стыдно признаться: понравился этот незнакомец с улыбкой разбойника. Так и кажется, будто они уже встречались, будто она это лицо уже видела прежде — и успела по-своему полюбить. Мучительная постыдная мысль! Особенно для той, кто не умеет сладость объятий смаковать на долгие ночи. Даже сейчас гадает: что попросил бы торговец, найдя ее? Угадав имя? Последнее, правда, практически невозможно. Но исполнить чье-то желание, подобно сказочной пери, кажется заманчивым озорством.

Почти так же приятно помечтать, как и поддаться мелодии незнакомых инструментов.

Роан поднимается, вновь кутается в слои легких тканей — в них не жарко, шелк прохладно-приятен. За тяжелой дверью таятся коридоры отели, роскошь узоров на стенах, узкие провалы окон, приносящие душный зной. Свечи, многочисленные живые пальмы в горшках. Вампирша не ждет лифт, сбегая по лестнице в просторный холл. Кое-как избежав соблазна, даже не заглядывает на второй этаж. Зато с разбегу ныряет в людское столпотворение, тонет в обжигающем тепле чужих тел и запахов.

Ищет знакомые черты, уже прорвавшись к поставленному для гостей дивану. Разваливается на нем совсем не изящно, сбросив сандалии. Тут же вскакивает, забираясь на сиденье с ногами, поднимается во весь рост, чтобы поверх чужих голов взглядом окинуть пространство.  Ну и что, что 10 минут еще не прошли.

НУ ВЫ ГДЕ??????????

Отредактировано Роан Атеран (2022-08-30 00:25:55)

- Красотка.

Роан давно поняла важную истину: дом — это не место, а люди. Как бы ни любила она красоту и виды Циркона, роскошь апартаментов на верхнем этаже, балкон под куполом неба, именно сейчас, когда друг стаскивает с дивана, вампирша чувствует себя на своем месте. Сама собой расцветает улыбка, Атеран обнимает в ответ, целует в кончик губ, смеется.

Ее изменили несколько часов в песчаном городе, в облике Вилла же неизменным кажется все. Роан отступает, кружится, демонстрируя переливы газовых тканей, хвастаясь так по-девичьи, звеня украшениями. Ей хочется улыбаться, хочется смеяться и шутить, потому что обычное приключение, простая поездка вдруг обернулась желанной встречей. Вампирша отступает на шаг, оглядывается, несмотря на обещание друга, ищет угрюмую фигуру ростовщика. Кажется, хтоник из Тульпы всюду следует за Блаузом.

- Где ты Хеля потерял? - усмехается, подскакивает ближе, без спросу тянется к чужим очкам, срывает со знакомого лица темные стекла с тем же бесстыдством, с каким другие могут сорвать поцелуй. Вертит аксессуар в руках, а потом примеряет, игриво уворачиваясь от объятия, запрокидывая голову, смотря сквозь тонированную завесу очков.

- Как ты вообще в них что-то видишь? Ужасно! - смеется Роан и поднимает очки наверх, вместо ободка теряя в волосах. Рука уже тянется к другу — провести по плечу, щелкнуть по носу. Радость пьяная, на целый прекрасный миг заставляющая забыть, что ты уже не ребенок. Роан хочется поделиться всем, каждым впечатлением, и она виснет на шее у Вильяма, рассказывает: о том, как приехала, как ей понравился базар, какое все вокруг яркое, красивое, блестящее.

Самую суть сороки выдает перезвон браслетов на руках, блеск украшений на бледной шее. Привычное ожерелье, ошейником прилегающее к коже, кажется неправильным и лишним. С волос срывается полупрозрачное покрывало, шалью ложится на плечи. Роан перехватывает ткань рукой, придерживает — на миг даже забывает, что перчатки не скрывают уродства рук. Все сейчас кажется неважным и ненужным. Хочется рассказать — о лавке редкостей, которую бы Хелю показать. О дивном говорящем скорпионе, которого хочется познакомить с Корвусом. И о торговце с подведенными глазами. Манящем, будто мираж в пустыне. Прячется в пространственном хранилище щедрый подарок — и шкатулкой тоже хочется поделиться. Пошутить даже: что-то вытащил бы из ее недр драгоценный друг? А ростовщик? Птица, охраняющая лавку, верно, достала бы здоровенную упаковку морепродуктов.

- Рассказывай! Как вы тут? Как номер? Шикарный? Я видела фотки — там красные простыни? Шелковые, да? И розовые лепестки? - не рассмеяться невозможно, когда вампирша представляет среди такой роскоши двух гостей. Вильяма с вечной хитрецой во взгляде. Хеля, смотрящего так, будто до него до сих пор не дошло, что эти двое встречаются, а не его просто таскают с собой как декоративного песика в сумке под мышкой.

Вампирша позволяет увлечь себя под открытое небо, под гомон людской толпы — и теряется в нем так, как не терялась, даже будучи ребенком. Ей весело и спокойно. Кажется почти предательским нервозность чужого взгляда.

– Роан, я хочу, чтобы ты уехала. Здесь небезопасно, здесь…происходит лютый кошмар.

Ладонь холодит стекло бокала, на языке тает терпкая сладость латте. Роан щурит глаза, поджимает губы, смотрит с привычным своим упрямством. Слушает, не перебивая. Обо всем: об убийствах, пропаже людей, о загадочных действах в отеле «Гизе-ханур». Святыни, мистика, догадки друга — все сплетается воедино, и Роан ждет, когда друг договорит. Она даже не собирается спорить, спор можно пропустить, как вставку рекламы посреди фильма. Разумеется, она не уедет.

- Я тебе не дама в беде, - отмахивается, делает еще глоток кофе. В такую жару холодный латте похож на благословение демиургов. Роан не позволит отправить себя прочь, но тысячи причин, почему так, она не озвучивает. Среди череды самых скверных ее воспоминаний затерялась картина с лучшим другом в кровавой ванне, чужая подаренная память — как приговор. Она не может остаться в стороне. Но беспокойство показывать не хочется вовсе. Серьезность намерений выдают только жесты. Рука тянется накрыть чужое запястье, чуть сжать, взглянуть — глаза в глаза.

- Разве я могу пропустить такое веселье? - улыбается Роан. Тем более, будь все настолько опасно, разве притащил бы Вильям сюда Хеля на выходные? Вампирша тянется отнять очередной бокал розе.

План друга — изящно простой, лишенный вычурности деталей. Роан порывисто тянется через поверхность стола и обнимает друга за шею. Ей хочется рассказать обо всем — но кажется, будто лучше повременить. История о мистических происшествиях в отеле оседает на коже холодом непролитого дождя.

Катар — удивительный город. Роан интересен оказывается каждый уголок. Чудные здания, чудные люди, чудные безделушки на разноцветном базаре. Она пытается поделиться собственным восторгом, тянет друга сквозь череду магазинчиков и лавок, с рук дает попробовать местные сладости. Она сама просто с ума сходит от кунжутной халвы. Местные фрукты кажутся сочными, как нигде больше, сахар — слаще, чем в целом мире.

Атеран все же рассказывает: о лавке, о скорпионе, но кажется, будто друг едва ее слышит. Чужая тревога как уткнувшийся под ребро клинок. Сокровенной тайной срывается с губ рассказ о торговце, преподнесшем ей в дар цветок, отдавший сокровище за поцелуй. Говорит с улыбкой, смотрит — с хитрецой.

- Представляешь, Вилл? - выдыхает почти неслышно, - как будто сказка какая-то!

Но сказка теряет невинную красочность, когда на город опускается сумрак. Даже ночь не смывает привычной духоты, но воздух полнится новой тяжестью ароматных масел. И далеким запахом крови.

Атеран следует за другом туда, куда он ведет. На местный праздник, который людям за натянутыми лентами кажется чудовищным ритуалом. Вампирша же смотрит: на каждую деталь, и теряется в ощущениях. Чудовищность действа кажется завораживающей, пьянящей. Вампир не может не оценить ценность проливающейся крови.

Происходящее — далеко, рукой не достанешь. Но взгляд скользит по жертвенному столу, по тем, кто сидит ближе всего. Скользит — и не узнает. От запаха крови становится дурно, Атеран впивается пальцами в плечо друга, смотрит вокруг — широко распахнутыми глазами. Собственный страх неправилен каждой болью, голод, разрывающий горло, правилен, как никогда.

- Вилл, - слабо зовет вампирша, - я… голодна.

Ступает к жертвенному столу последняя жертва. И Роан кажется: незнакомка прекрасна. Прекрасна в своей покорности, в вере, с которой принимает в живот кинжал. Древность обычая похожа на заботливо сохраненное сокровище. Жертвоприношение ужасает и восхищает одновременно. Атеран кажется: странные мысли, странные образы мелькают в голове. Ее завораживает музыка, мутит от влекущего запаха крови.

Мир вокруг качается, будто поглощаемый штормом корабль, хотя о штормах в таком городе думаешь меньше всего.

Роан осознает вдруг: этот мир ей незнаком. Она всегда старалась держаться подальше от дел, связанных с религией, с жертвоприношениями, с древними божествами, требующими жертв. И она может понять тех людей, что собрались поглазеть — их льющаяся кровь и завораживает, и ужасает. Так бывает с теми, кто нечасто видит смерть в такой близи. Роан же чувствует страшную жуть под слоями праздника. Запах дурных предчувствий, не перекрываемый даже кровью.

Голод похож на раскаленный металл, льющийся прямо  в горло. Роан запоздало вспоминает, что не ела уже давно. Не питалась так, как должно ее виду. Расплатой служит внезапное помутнение в голове.

Вспышкой вылавливается образ белого скорпиона у чужих босых ног. Льющаяся кровь похожа на разводы краски. Крови так много, что думать о чем-то еще становится тяжело. Передается из рук в руки полная крови чаша, делается глоток.

Вспышки камер заставляют вампиршу вздрогнуть, ладонь сжимается на плече друга. Роан непроизвольно тянется вперед, чувствует, как впивается в живот лента ограждения. И человек в самом углу наконец оборачивается. Роан узнает его — так, как в ночном кошмаре вдруг видишь знакомое лицо. Торговец чудесной лавки, отдавший сокровища за поцелуй.

Чужая улыбка — слабая, будто виноватая. Будто человеку жаль: не в том месте они встретились вновь. Роан видит смуглое лицо с разводами багрянца у губ, чувствует… все здесь странно, страшно… и прекрасно, как в кошмаре, от которого не проснуться.

И улыбается в ответ, зная, что на принцессу не похожа ни капли. Бледное лицо обезображено вспыхнувшим голодом, клыки сверкают ножами. Ей хочется пить. Ей хочется крови.

И хочется — человека, что смотрит сейчас голубыми, как драгоценные камни глазами.

- Вилл, - срывается болезненный шепот, - уведи меня отсюда, пожалуйста.